Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Ученица она была весьма толковая. Благодаря ей, я и сама очень многому научилась в том языке, который я ей преподавала. Каждый мой урок длился два часа: один час до обеда за деньги, другой – после обеда за обед, который я съедала у них.

Тут я познакомилась и с ее мужем, и с ее матерью, теперь уже покойной, которую я очень оценила. Это время было началом наших приятельских отношений. Это она, Лидия Ефимовна (я позже стала называть ее Лидой), подвигала меня писать мои воспоминания. Сейчас в эмиграции она состоит со мной в непрерывной дружеской переписке.

Теперь расскажу вам и о втором друге, которого я приобрела на восьмом десятке лет моей жизни.

Возвращаюсь я как-то под вечер домой, то есть к Екатерине Сергеевне Иловайской, и вижу, у нее сидит какой-то незнакомый человек. Первое впечатление: человек нервный, без сомнения много в жизни перенесший, застенчивый; иногда, когда говорит он о чем-то невеселом, по лицу его пробегает саркастическая улыбка; а, иногда, смотря по теме разговора, появляется, как бы против его воли, улыбка добрая, ласковая, но какая-то беспомощная. Застенчивость его выразилась, между прочим, в том, что, привезя нам громадный пакет сливочного масла, он так и не решился обмолвиться об этом: после его ухода мы обнаружили этот пакет на столике при входе в комнату.

Звали его Владимир Петрович Поповский. Он был бессарабским помещиком. Приехал он ко мне от имени сестры моей, Эльветы Родзянко. Считая себя большим другом семьи, он хотел быть мне чем-либо полезным. Я подумала было, что он благодарен за что-то сестре моей, что она где-то его от чего-то спасла. Но оказалось, что он просто, познакомившись с ней и с окружавшей ее большой семьей, был поражен их неиссякаемой энергией, оптимизмом, радушием и привязался к ним всей душой.

Он принадлежал к тем людям, для которых всякий встреченный им на жизненном пути классифицируется, как герой детских рассказов, либо в гадких, либо в хороших. Семья сестры попала в разряд хороших, и это уже навсегда.

Помню я, как моя сестра Ольга, только что вышедшая за Яшу Куломзина, ободряла какого-то его застенчивого молодого родственника, который должен был (по этикетам того времени) нанести визит незнакомой ему семье моей матери. «Не бойтесь им помешать, – говорила она, – идите храбро; они наверно обрадуются вам. Вы знаете таких старушек, которые любят собачек, какая бы это собачка ни была? Так вот мои так же любят людей, так же радуются всякому человеку». Вероятное именно это отношение нашей семьи к человеку подкупило Поповского, одинокого, застенчивого, разочарованного в жизни пессимиста.

Интересно и приятно было и мне и Екатерине Сергеевне разговаривать с живым человеком, приехавшим из того мира, от которого мы были отгорожены так долго знаменитым железным занавесом. Желая быть мне полезным, он посоветовал мне раздобыть в архивах бывших одесских нотариусов копию купчей, дающей нам право на владение той полосой земли, на которой были построены наши приморские дачи.

В следующий свой приезд в Одессу он выхлопотал для меня право получать на табачной фабрике определенное количество папирос и продавать их в киоске, специально для этого поставленном им на одном из бойких углов двух главных одесских улиц, и дал мне оборотный капитал.

Дело могло быть, конечно, доходным: не успевала я появляться в окошечке киоска, как передо мной вырастала длиннейшая очередь и товар расходился без остатка в какой-нибудь час времени. Беда была в том, что табачная фабрика была при последнем издыхании. Получала я свою порцию все реже и реже, пока эта забава совсем не прекратилась. Тогда, с разрешения Поповского, я стала в этой будке торговать купленными на базаре фруктами, бубликами, булочками, колбасой, сельтерской и содовой водой и даже бутылками пива.

Война тем временем продолжалась. Фронт удалялся на восток. Одесса стала глубоким тылом. Жизнь принимала мирные формы. Стала в Одессе издаваться газета «Молва». Познакомилась с Екатериной Сергеевной некая Набок-Василькова, которая сотрудничала в этой газете своими мелкими, часто очень милыми рассказами. Слушая как-то мои рассказы о том или другом событии моей жизни, она предложила мне написать что-либо для газеты. Я избрала темой похороны отца Ионы Атаманского (см. гл. 40). Статью приняли, и не только она была напечатана, но меня просили разрешения прочесть ее по радио. Я вызвалась читать ее лично. Когда я пошла в редакцию за гонораром, меня там спросили, заплатить ли мне за один рассказ или включить меня в сотрудницы газеты. Отказываясь от последнего, я сказала: я не могу сотрудничать, у меня нет больше никаких тем, и получила ответ: «Тема не важна, у вас слог есть». До сих пор горжусь этой оценкой.