Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Оставив Николушку на попечение хозяйки, мчусь в Равенсбург. Добиваюсь начальника тюрьмы. Фамилия – Миллер и физиономия еврейская. Час от часу не легче! Прошу свидания – не дает. Объясняю, что у меня на руках малолетний сын заключенного, что я должна спросить отца, отвезти ли мальчика в Париж к бабушке? Разрешает написать письмо. Бедный Котик соглашается отправить Николушку к бабушке. Тем временем получаю разрешение давать Котику еженедельную передачу белья. Получаю также разрешение занять запечатанную его комнату в гостинице. Еду за Николушкой, перевожу его.

Со мной знакомится одна из служащих тюремной канцелярии. Через нее узнаю, что и французское тюремное начальство пользуется Котиком как переводчиком. Как потом мне рассказывал Котик, отношение к нему многих служащих становилось все мягче и мягче. И, наконец, именно служащие дают мне негласное свидание с ним: я принесла ему передачу; она дается в коридоре; за столиком какой-то чиновник получает ее. Направо, по эту сторону, где я стою, дверь в канцелярию. Чиновник тихонько говорит мне: «Останьтесь здесь дольше, ваш племянник по окончании работы выйдет через эту дверь. Я вам дам возможность поговорить с ним». Я готова была броситься на шею этому человеку и расцеловать его! В следующий раз ближайшее начальство Котика дало мне возможность поговорить с ним в отдельной комнате в присутствии какого-то француза. Но ведь мы говорим по-русски. Тут Котик рассказал мне, как чуть ли не сам начальник тюрьмы стал избивать его во время ареста, сначала кулаками по лицу, потом, схватив его за горло, стал его затылком бить о каменную стену; рассказал также, как стоящий рядом остановил его: «Pas si fort! (Не так сильно). Я этого для себя приберегаю!»

Рассказал мне Котик, что среди заключенных были люди верующие, которые вечером собирались в кружок и молились, как он молча к ним присоединился; как тот, который хотел заняться его, Котика, избиением, по какому-то случаю сам попал в число заключенных и сильно пал духом, как Котику стало его жалко, как он стал его утешать и приводить к вере в Бога. Тут я перебила Котика и спросила: «Быть может, он остановил первого избивателя из жалости к тебе?» – «Нет, – ответил Котик: – он сам мне признался, что действительно хотел выместить на мне всю свою ненависть к немцам».

Котик виделся не только со мной. Я носила передачу вместе с Николушкой, и Котик встретился с нами во дворе тюрьмы и довольно долго мог поговорить с Николкой. Приблизилась зима. Не знаю, сменили ли начальника тюрьмы, но только Котик успел приобрести полное доверие своих телохранителей и мы с Николкой уже получали официальные разрешения на свидания с ним. На Рождество его даже отпустили навестить нас, и с тех пор он стал посещать нас. Его дело еще не было направлено к рассмотрению. Он просто сидел как арестованный по подозрению. Вскоре ему удалось освободиться из тюрьмы, и он уехал из французской зоны оккупации, взяв с собой и Николушку. ([Нам тогда] чудесным образом помог один псковский крестьянин (у меня сейчас выскочила из головы его фамилия). Он вечером пришел к нам в комнату и категорически требовал, чтобы мы уезжали в Американскую Зону. При этом он меня почти не знал и никак не знал всех моих отношений с французами. Когда я в нерешительности сказал, что у меня ведь нет пропуска, он воскликнул: «Вот Вам пропуск!» – и выложил на стол пропуск, который он себе раздобыл. – «Не беспокойтесь я себе другой достану!» Хранящая десница Господня была над нами в это время. Комментарий Н. Н. Сомова).

Я же, дождавшись разрешения переехать в американскую зону, поселилась там в лагере для «ди пи» (Displaced Persons или «перемещенных лиц»), сначала около Фюссена, а потом, вместе со всем фюссенским лагерем, была переселена в лагерь Шлейсгейм, весьма близко от Мюнхена. В Мюнхене жила моя сестра Эльвета с семьей (мужем Мишей, сыном Олегом и дочерью Алинкой). Все насельники американских лагерей для «ди-пи» имели право по своему желанию уезжать и снова возвращаться на свое место. Я пользовалась этим, чтобы навещать своих в Мюнхене. Там же кроме Эльветы жила при русской школе моя двоюродная сестра Теся Лопухина с мужем, тремя дочерьми и двумя сыновьями. Квартирный вопрос в Мюнхене был очень острый. Лопухины помещались в своей большой палатке, раскинутой во дворе школы.