Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Ходили слухи о приближении Белой армии. Не помню, по какому делу мне надо было поехать в Умань. Я попала в тот момент, когда петлюровцы спешно покидали город. Они реквизировали мою бричку с лошадьми и кучером, и я уже не могла вернуться к своим. Все случившееся в мое отсутствие на хуторе я знаю только по рассказам. А случилось там вот что.

Пришла банда махновцев. Увезла Яшу и Ольгу в соседнее имение Андриевских, Крутеньки, в восьми километрах от Ольшанской Слободки. Там был штаб самого Махно. Ольга рассказывала мне, как их вместе с другими арестованными посадили на повозку и куда-то везли. Потом, остановившись, отделили мужчин от женщин и опять повезли. Она спросила возницу, куда же повезли ее мужа. Он ответил: «А ваше сердце вам ничего не говорит?» И действительно, когда их вернули снова в Крутеньки, она услышала, как подчиненный докладывал начальнику о произведенном расстреле. Про одного упомянул: «А один все смеялся». Ольга поняла, что это был Яша, который говорил ей раньше, что смехом можно остановить их злые поступки. Увы! это их не остановило. Ольге сказали, что она свободна. Она вышла, как помешанная. Она шла, не гдядя перед собой, сама не зная куда. Дождь лил, как из ведра. Помнит, что какая-то женщина привела ее к себе в хату, переодела во все сухое (дождь уже перестал) и указала дорогу. Дальше рассказывала мне потом наша кухарка, Адельфина: «Ольга Федоровна с утра забирает всех своих детей и прячется с ними весь день в кукурузном поле».

Яша погиб 9-го сентября. Тут фронт придвинулся вплотную. С утра начиналась артиллерийская стрельба. Сношения наши с усадьбой окончательно прекратились. Но крестьяне не дали им заголодать: на рассвете, до начала стрельбы, крестьянки приносили им пищу на целый день, на восемнадцать человек.

Наступает снова перерыв в канонаде. Ольга берет с собою няню и младшего Ярослава и идет в Крутеньки, желая отыскать хотя бы труп мужа. Она находится уже в приемной самого Махно. Вдруг мимо нее проходит какой-то тип, бросает на нее взгляд и, ускорив шаги, входит к Махно. Чутьем она понимает, что ей грозит опасность. Она говорит своей спутнице: «Нам надо спрятаться. За нами сейчас будет погоня». Они выходят, бросаются в кусты, прячутся в ров около дороги. Через некоторое время видят верховых, проехавших мимо. Когда она вернулась домой, ей рассказали, что действительно приезжали верховые и искали ее. Тем временем был налет целой банды махновцев на усадьбу Бабушкиного Хутора; эти не только разграбили что могли, но даже вытащили мокрое белье из лоханки. В своем диком зверстве они поставили ульи с пчелами один на другой и подожгли их. Прислугу они не тронули. Впоследствии я узнала от молодого Метелицкого, что и он с родителями бежал от них в село к агроному.

Близко от дома находилось помещение для наших молочных коров. Банда махновцев была очень большая, и коровам грозила опасность попасть в их котел. Однако находчивый скотник вовремя дал знать в село, чтобы крестьянки пришли забирать якобы своих коров. Он заявил махновцам, что господ давно нет, что эти коровы принадлежат селянам, и когда они все же, не желая ему верить, хотели гнать коров в свой штаб, то наткнулись на собравшихся баб, которые, хватая ту или иную корову, неистово кричали: «Эта моя, эта моя!» Десять коров были этими женщинами угнаны в село, и только четыре попали махновцам на обед.

Всем сердцем люблю я умных, находчивых, если хотите, хитрых украинцев. Умеют они, когда надо, разыгрывать комедию и в жизни. Недаром, во времена моей молодости, мы все восхищались театральной малороссийской труппой Крапивницкого со знаменитой Зенковецкой. Кроме тех драматических мест, где талантливая актриса заставляла рыдать публику, поражало и то, как естественно и верно проводил свою роль и самый последний маленький актер. Когда возник Московский художественный театр, говорили, что большое влияние на него оказала эта малороссийская труппа. В ее репертуаре были драмы и легкие комедии; и те и другие сопровождались всегда песнями, музыкой и танцами. Музыка была всегда неразлучна с жизнью малороссов. Когда во время страдной поры помещик хотел привлечь рабочих, чтобы не дать осыпаться урожаю, он нанимал музыкантов и уборка шла под музыку; а ночью та же неутомимая молодежь убирала и свои полосы.

Пока махновцы бесчинствовали у нас (мы были на тридцать верст южнее Умани), отступавшие петлюровцы оставили город Умань в руках большевиков. Как я раньше писала, я в это время находилась там. Иду я по улице и встречаю бледного, как смерть, страшно расстроенного уманского городского главу. Он скороговоркой рассказывает, что был арестован вместе с одним из земских деятелей Максимчиком. Они были уведены в лес, их заставили вырыть себе могилу, Максимчика расстреляли, а его почему-то отпустили. Он просит меня зайти к жене Максимчика и узнать, что с ней. Сам он, конечно, сделать этого не мог.