Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Я уже писала, что Юрий и Лев встретились в Анапе с моей сестрой Эльветой Родзянко. Они пробыли у нее лето и в начале сентября собрались ехать к своим, то есть к нам. (В это же время и я заехал к Тете Эльвете в Анапу, возвращаясь из отпуска после очередного моего ранения. Дяди Льва уже не было, а с Дядей Юрием мы провели несколько дней и вместе поплыли на пароходе в Новороссийск. Дядя Юрий был уже как обреченный. Душа его очевидно готовилась уже перейти в лучший мир. У меня, двадцатидвухлетнего, было впечатление, что я, взрослый и сильный человек, везу с собой нежного ребенка, за которым я должен присматривать и от всего оберегать. На нашем дальнейшем пути, не помню уже где, мы попали к Диди [Дмитрий Федорович Лёвшин – будущий тесть Котика] (для меня тогда еще Дядя Митя). Диди был тогда еще молодой, здоровый и уверенный в себе генерал и говорил с Дядей Юрием соответствующим голосом, а мне все казалось, что он с Дядей Юрием недостаточно ласков, и как бы он его не обидел чем-нибудь. Оттуда наши пути разошлись. Я вернулся в полк с щемящим сердцем расставаясь с милым Дядей Юрием, а он поехал на свою мученическую христианскую кончину. Комментарий Н. Н. Сомова). Сестра говорила мне впоследствии, что они с мужем настойчиво уговаривали их подождать еще несколько дней. Армия уже была в районе уманского уезда, но братья говорили: «Если Умань еще не будет взята, мы пойдем через фронт пешком». Так оно и случилось. По рассказам, они пытались нанять подводу, но никто из жителей не соглашался их везти в район стрельбы. Тогда они пошли пешком. От местных жителей они уже знали, что мы переехали в Ольшанскую Слободку к агроному. Они шли уже по противоположному склону реки, составлявшей границу имения, откуда были видны и дом и сад. Они сели отдохнуть около скирды; два мужика, узнав их, говорили им: «Бароны, не идите, там махновцы; но воны махнули ручкою, тай пишлы». Они были арестованы и привезены в Дубову: оттуда ночью, уже связанных, их повезли в Крутеньки. Путь лежал через Ольшанскую Слободку, мимо дома агронома. Юрий упросил возницу остановиться, разбудить агронома и вызвать его к ним. Юрий попросил агронома не будить мать сейчас, а только утром сказать ей, что их повезли арестованными в Крутеньки к Махно.

Как только мать узнала об этом, она сейчас же захотела ехать туда. Вопрос был в том, где найти лошадей. Но в эту же минуту явились верховые с обыском.

Моя мать обратилась к старшему из них со словами: «Дайте мне возможность повидать моих сыновей». Он резко отказал и прибавил: «Терпеть не могу видеть женские слезы!» – «Разве вы видели мои слезы? – отвечала моя мать. – Я обращаюсь к вашим человеческим чувствам!» – «Я не человек, я зверь», – ответил он ей. У него было очень красное лицо, и мать не иначе говорила о нем, как называя его красным зверем.

Алексей Лонгинович Метелицкий, который из Умани увез своих родителей обратно в Севастополь, оттуда бежал с генералом Врангелем в Европу и очутился в одном городе с моей знакомой, Набок-Васильковой, писал мне: «Ваша матушка держалась с Малютой Скуратовым (как назвали его ваши племянницы), как римская женщина. Никогда не забуду, с каким неподражаемым достоинством и самообладанием она отвечала на его вопросы. Ни одной слезы, ни малейшей тени слабости, когда этот мерзавец мучил ее своими вопросами».

Бандиты, со свойственным им цинизмом, откровенно говорили, что они уничтожат все это отродье, только двух старших девочек возьмут с собой (то есть пятнадцатилетнюю Ксению и ее подругу Войцеховскую). Однако этого им сделать не удалось: когда они поехали в село за подводой, то не нашли у крестьян ни одной лошади. В начале XX века мирные малороссы еще не забыли, как их предки прятали лошадей от врага. Я до сих пор не могу понять, как они это делали в этой красивой, но открытой местности, называемой теперь Украиной.

* * *