Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

По мере чтения (это рассказал нам все тот же Жорж) этих писем голос читавшего, сперва насмешливый и громкий, становился глуше и серьезнее. Когда он кончил, палачи стали молча один за другим выходить из комнаты. Вышел и начальник.

Уже другие рассказывали нам, что часа через два разнесся слух, что махновцы уходят. Кто-то объявил заключенным, что они свободны, все разошлись, кроме Жоржа; он сидел в оцепенении, и его долго пришлось расталкивать и убеждать, чтобы он шел домой.

А «Красный зверь», вероятно, почувствовал себя человеком. Он снова явился к матери и передал ей письмо. Улучив минуту, когда он был с ней без сопровождавших его товарищей, он сказал ей: «Если вы можете мне еще сколько-нибудь верить, оставайтесь здесь, и я завтра дам вам возможность выехать отсюда со всей вашей семьей». Но на следующий день их уже не было. Много месяцев спустя моя мать, вспоминая убийцу своих сыновей, сказала мне: «Я все думаю, что он когда-нибудь очнется». Значит, она думала о нем без злобы, а наоборот: она думала о спасении его души. Сама того не замечая, она исполняла завет Христа: «Любите врагов ваших».

Не успели махновцы уйти, как появились белые, конечно, и они предложили свои услуги перевезти всех в Умань. Моя мать сейчас же стала обдумывать, как это сделать. Она дала знать бабам, спасшим наших коров, что она согласна продать их им по существующей цене. Бабы с радостью согласились и одна за другой стали приносить указанные деньги. Заказали гробы, и Ольга, все еще ни на минуту не расставаясь с детьми, поехала с ними на четырех подводах в Крутеньки, искать трупы мужа и братьев. Теперь, как из-под земли, у населения нашлись и лошади.

Когда они подъезжали к Крутенькам, раздался голос ее детей: «А вот дядя Юрий и дядя Лев лежат!» Трупы их были совершенно синие от побоев. Они лежали выброшенные при дороге. Труп своего мужа Ольга, по указаниям крестьян, нашла в поле, в общей могиле, в этой могиле оказались также священник, кузнец и еще кто. Лицо Яши было так изуродовано, что она узнала его только по руке. Трупы были едва прикрыты землей. Священника взяли две монашки, кузнеца – его жена и дочь, а за четвертым никто не явился. Тогда Ольга попросила монашек помочь ей отрыть и его; она уступила для него четвертую подводу, а сама с детьми пошла пешком. Этот последний оказался владелец мельницы, католик, и они его труп оставили в католической часовне. Когда я потом жила с Ольгой в Умани, его родные не могли забыть ей эту огромную ее услугу и часто снабжали нас продуктами.

14 числа вся семья, с моей матерью во главе, явилась с тремя гробами в Умань. Покойников поставили в Уманский военный собор и сразу отслужили панихиду. Собор был уже полон народу, так что мне было трудно протиснуться к гробам.

Уманцы, потрясенные случившимся, были очень отзывчивы к нашему горю. Рядом со мной стояла женщина. «Кого это хоронят?» – спросила она меня. Я назвала. «Неужели тех вольноопределяющихся, которые двадцать лет тому назад нанимали у меня комнату в Царском Селе?» Это была та, которая боялась было пустить их, а потом не могла ими нахвалиться.

После отпевания моя мать уже ничем больше не распоряжалась. Все взяли на себя власти города Умани и сослуживцы Юрия. Были заказаны цинковые гробы. Похоронены были Яша и братья в ограде собора, с левой стороны. На похоронах теплое слово сказал батюшка из села Томашовки, а также многие земские деятели, сослуживцы Юрия.

С приходом белых Юрин дом оказался снова в нашем распоряжении. Вернувшись с похорон, моя мать сразу слегла. У нее поднялась температура. Однако и тут она мне говорила: «Нам надо, Маня, с тобой помочь Ольге: она ведь в таком расстроенном состоянии». Мать моя, потеряв двух сыновей и зятя, не считала себя наиболее пострадавшей.

Через несколько дней, когда она поправилась, было решено двинуться в Одессу. Для этого был выхлопотан товарный вагон. Один из крестьян нашего села взялся быть толкачом нашего вагона, то есть по всему пути хлопотать перед начальниками станций о прицепке этого вагона к тому или другому из идущих в этом направлении поездов. Хотя такие вагоны называются теплушками, но в них было не особенно тепло, и Ольга, боясь простудить детей, осталась зимовать в Умани.

В Одессе мы разместились так: Соня с детьми поселилась на даче, в большом зимнем доме. Девочки Юрия и Настенька с моей матерью и со мной – у Нади Сомовой на Пироговской улице, в самой Одессе; с нами была и Любочка, а также три женщины-прислуги.

К нам стал приходить, чуть ли не ежедневно, дворник наших дач с докладом: то лестницу унесли с одной из летних дач, то балкон разобрали… Конечно, он не в силах был это остановить.

Моя мать приняла героическое решение: все летние дачи продать на слом со всей растительностью кругом. Продали мы это не только за деньги (они уже начинали падать), а главным образом за деревянный лом.