Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Своим приездом мы, конечно, стеснили Надю. И вдруг с фронта Белой армии является к Наде ее племянница, сестра милосердия, Оля Стенбок-Фермор, уже невеста, со своим женихом-офицером. (По фамилии Богенгардт. Прим. Е. Муравьевой.) Их отпустили на очень короткий срок, чтобы дать им возможность обвенчаться. После венчания бедных молодых разлучили: Оля спала с теткой и сестрой, а ее муж с другими племянниками Нади Сомовой. Мы почувствовали, что нам надо куда-нибудь переехать.

Найти в Одессе свободное помещение было совершенно невозможно: вся южная Россия устремилась к черноморским портам. Подвернулся случай: в районе Черноморской улицы была частная лечебница для нервных больных. Но кто мог тогда лечиться от нервов? Владелец санатории, доктор Лихницкий, объявил, что сдает по комнатам весь верхний этаж своего заведения. Однако никто не решался получить репутацию нервнобольного.

Фото 67. Ольга Богенгарт, урожд. Стенбок-Фермор, с племянниками Мишей и Алешей. Одесса – 1915 год.

Нас это не испугало. Мы взяли у него четыре комнаты и предложили ему расплачиваться дровами. Он с радостью согласился. В подвале у него было много места; туда можно было складывать наше дровяное богатство. Соня с детьми тоже переехала туда: на даче зимой ей было одиноко и жутко.

Подводы с дровами не всегда легко доезжали до нас. Один раз на моих глазах полиция завернула такую подводу в участок, и мне стоило больших хлопот освободить ее от инсценированного ареста. Упоминаю об этом, чтобы показать, какой тогда царил повсеместный грабеж.

Рождество в этой сутолоке прошло совсем незаметно. В январе 1920 года появился Котик, получивший отпуск из-за незначительной раны, и поместился с нами у Лихницкого. За ним и Никола из своего партизанского отряда, посланный с каким-то донесением в Одессу. Он остановился на Пироговской, то есть у Нади Сомовой. Его два рассказа настолько красочны, что мне хочется здесь их привести.

Направляясь в Одессу, Никола перегонял последовательно партизанские отряды, останавливаясь с ними на ночевку в том или другом селении. Один раз они были окружены и почти все перебиты. Из-за наступившей темноты оставшиеся были размещены по хатам. В Малороссии хата состоит из двух половин: зимой все ютятся в той половине, где находится печка; другая половина называется летней, туда их и поместили. Эти арестованные знали, что на рассвете они будут расстреляны. Никола говорил, что находящийся в таком положении не чувствует ничего, кроме своей обреченности; даже не испытывает страха. С ним сидело еще пять человек. Двое из них были кавказцы. Когда один из них увидел, что часовой, стороживший их у двери, задремал (другой часовой стоял у ворот), то он тихонько обратился к арестованным товарищам: «Мы снимем часовых, согласны ли вы на побег?» Получив утвердительный ответ, он неслышно подошел к стоявшему и, обняв его, положил мертвым к своим ногам. Ни вздоха. Ни шороха. Вот когда, говорил Никола, при надежде на спасение, появилась жажда жизни, проснулись волнение и страх. Другой кавказец так же поступил и со вторым часовым. Все шестеро вскочили на своих коней и были таковы.

Второй раз Никола с отрядом партизан ночевал в селе. Он и офицер стояли у батюшки. Накануне было дано распоряжение к такому-то часу утра собраться у моста. Никола был уже готов; лошадь оседлана. Но офицер предложил ему обождать его, пока он еще раз проверит приказание начальника. Не успел он отъехать, как в хату вбегает бледный сын батюшки: «Цепь противника залегла у нас в огороде». Приходилось притаиться и ждать. Когда цепь прошла, Никола вскочил на лошадь и понесся вокруг села, надеясь обогнать неприятеля. На повороте он увидел четырех пулеметчиков. Он бросился на них с поднятой шашкой и веселым, бодрым криком «ура!» Обман удался: пулеметчики, бросив пулеметы, скрылись в кустах. Никола помчался дальше. Но когда он подлетел к мосту, свои уже были на другой стороне; половина моста была занята противником. Он был окружен. Руки его опустились: он бросил поводья и взялся уже за свой наган, чтобы пустить себе пулю в лоб. В эту минуту за его спиной раздался взрыв брошенной кем-то ручной гранаты. Лошадь испугалась и понесла. Все знают, что если лошадь несет, то остановить ее невозможно. Как в эту секунду Никола не слетел с лошади, можно объяснить только тем, что и дед его, Мейендорф, и отец были кавалеристами. Промчавшись через мост, лошадь не только донесла седока до своих, но промчалась еще дальше, версты две.

На этой лошади, спасшей ему жизнь, он и явился к нам в Одессу.

Сестер своих он уже не застал. В воздухе уже чувствовалось, что Врангелевская армия долго не удержится. Котик особенно настаивал, чтобы девочек Юрия отвезли хотя бы на Кавказ. У матери моей был в это время глубокий бронхит; Соня заболела сыпняком. Тогда моя мать поручила своих внучек и Катрусю уезжавшим в Новороссийск Богенгардтам; они уехали. Котик выехал с ними же, но только до Севастополя, где вернулся в свою воинскую часть.