Воспоминания Горация

В своем сочинении «О судьбе» он написал, что она станет и его могилой.

Цицерон приказал бросить якорь.

Кормчему пришлось подчиниться. Цицерон высадился на берег и машинально проделал несколько лиг по направлению к Риму.

Затем, осознав, что, вместо того чтобы бежать от опасности, он идет навстречу ей, Цицерон вернулся в Астуру.

Он пришел туда ночью один, сумрачный, с опущенной головой. Не сказав ни слова слугам, он удалился в свою комнату и лег.

Затем, через час, он соскочил с постели. Ему пришло в голову крайнее решение: он хотел вернуться в Рим, проникнуть в дом к Октавиану, заколоть себя у алтаря ларов и извергнуть свою кровь и свое проклятие на голову того, кто стал его убийцей.

Однако перед этим его могли схватить и подвергнуть пытке, а он не был уверен в своем мужестве.

И все же как хорошо было бы побудить карающую Немезиду неотступно преследовать Октавиана!

Лишь начавшийся рассвет заставил его принять решение; возле Кайеты у него было очаровательное поместье, летняя вилла, дарующая прохладу и спасающая от зноя; он положился на своих рабов и, поднявшись на борт судна, направился к этой вилле.

На мысу, далеко вдающемся в море, он в свое время построил небольшой храм, посвященный Аполлону. Храм этот был из белоснежного мрамора; но странное дело, подплывая все ближе к храму, Цицерон видел его совершенно черным, как если бы тот был облачен в траур.

Храм был сплошь облеплен во́ронами.

Знамение было зловещим.

При виде этого зрелища рабы Цицерона стали растерянно переглядываться.

Цицерон, подавая им пример спокойствия, приказал продолжить путь.

Черные птицы поднялись в воздух.

Но, вместо того чтобы разлететься в разные стороны, они целыми стаями устремились к кораблю Цицерона.

Подлетев к судну, они стали кружиться вокруг мачт, хлопая крыльями и громко каркая.

То было предостережение со стороны богов, и время у Цицерона еще имелось: ему следовало лишь взять курс на Сицилию, подняться на борт первой встречной галеры Секста Помпея, и он был бы спасен.

Секст Помпей являлся владыкой морей до такой степени, что называл себя сыном Нептуна.

Однако рок толкал Цицерона вперед.

— Пристанем к берегу, — сказал он.

Вороны каркали, долбили клювами снасти и, казалось, хотели оттащить небольшое судно подальше от берега.

Матросы стали в один голос кричать:

— Хозяин, выйдем обратно в открытое море! Хозяин, бежим! Хозяин, неужто ты не распознаешь знамение, которое посылают тебе боги?

Но Цицерон стоял на своем.

Кормчий подчинился, покачав головой и промолвив: — Юпитер лишает разума тех, кого хочет погубить.

Цицерон высадился на берег и быстро преодолел расстояние, отделявшее его дом от моря.

Он спешил обрести отдых. Вороны сопровождали его вплоть до двери дома.

Цицерон поднялся в свою спальню. Она находилась на втором этаже дома; из окна открывался вид на морское побережье.

Окно было открыто. Пока он шел наверх, вороны, как если бы они догадались, что это спальня Цицерона, уселись на подоконнике.

В воздухе висела духота. Цицерон не пожелал закрыть окно. Возможно, впрочем, что это суеверный страх помешал ему приблизиться к вещим птицам.

Не раздеваясь, он бросился на кровать, прикрыл лицо полой своей тоги и задремал.

Однако в комнату влетел ворон, опустился на кровать и разбудил Цицерона, клювом стянув с его лица тогу.

Тем временем в комнату вошел слуга и увидел это пугающее знамение. Он быстро спустился вниз, рассказал о случившемся другим рабам, и у них созрело общее решение увести Цицерона из этого гибельного жилища, пусть даже вопреки его воле.

Они явились к Цицерону и сказали ему:

— Хозяин, ты не можешь так расслабляться, когда даже дикие твари спешат на помощь тебе и показывают, что сейчас надо делать.

И на сей раз, не дожидаясь его приказов, они все вместе принимаются за дело: одни готовят дорожные носилки, а другие как силой, так и мольбами вынуждают Цицерона сесть туда.

Стоило ему расположиться там, и носильщики так быстро, как могли, понесли его к морю.

Но как только Цицерон покинул виллу, там появились палачи, посланные Антонием. Их привели с собой центурион и военный трибун.

Центуриона звали Геренний, а военного трибуна — Попилий.

В свое время Попилий обвинялся в отцеубийстве, и, виновен он был или нет, Цицерон защищал его в суде и спас от смерти.

Палачи застали дом запертым; они вышибли дверь; в доме никого не было.

Несколько рабов, задержанных ими, твердили, что не видели Цицерона; лишь некий юнец, звавшийся Филологом, несомненно по причине своей способности к изучению языков, лишь этот вольноотпущенник Квинта, которого Цицерон пригрел и воспитал, словно собственного сына, лишь он один шепнул трибуну, когда тот проходил мимо него:

— В сторону моря, тенистыми дорожками.

Солдаты бросились догонять Цицерона; однако на полпути дорога раздваивалась.

Они остановились в замешательстве. Двинуться вправо? Двинуться влево?

Внезапно появился какой-то человек.

Они кинулись к нему, чтобы спросить его, не видел ли он Цицерона.