Воспоминания Горация

Вот что значит порой быть милосердным во время гражданской войны! Цезарь, оказывается, был презираем за свое милосердие!

Кроме того, триумвиры поклялись, что богатство не будет поводом для проскрипций.

Убьют лишь весьма ограниченное число людей, и только самых дурных.

Но было категорически запрещено предоставлять убежище тем, кто попал в проскрипционные списки, и обещано держать в тайне имена убийц: превосходная предосторожность, призванная успокоить душегубов в отношении ответных действий.

Воззвание, предназначенное для того, чтобы успокоить граждан, было по приказу триумвиров развешано на улицах Рима.

Однако все их обещания оказались ложью.

Проскрипции были ужасающими.

Главным поводом для них стало богатство тех, кто подвергся преследованиям.

Имена душегубов стали известны.

Было заявлено, что убьют всего лишь три тысячи всадников и двести сенаторов, а убили вдвое больше.

Как раз во время одного из таких массовых убийств, которыми руководил Октавиан, Меценат, не имея возможности близко подойти к триумвиру, издали бросил ему одну из своих писчих табличек, на которой были написаны всего два слова: «Surge, carnifex!» («Остановись, палач!»)

Какой-то человек был убит из-за перстня с опалом, который он имел неосторожность носить на пальце.

Веррес был убит из-за того, что отказался отдать Антонию чаши из коринфской бронзы, остатки награбленного им на Сицилии.

Какой-то человек, отказавшийся продать свой дом Фульвии, был убит по ее приказу.

Его голову принесли Антонию.

— Я не знаю, чья это голова, — сказал он. — Должно быть, она предназначается моей жене.

Голову отнесли Фульвии. Она и в самом деле предназначалась ей.

Фульвия опознала ее и выплатила убийце полагающееся вознаграждение.

Один из тех, кого преследовали палачи, стал ссылаться на своего сына, друга Антония.

— Тебя ведь зовут Тураний? — спросили палачи.

— Да, все правильно.

— Ну так вот, это твой сын нас и послал.

И они убили его.

Пятнадцатилетний юноша в сопровождении многочисленной свиты, состоявшей из его друзей, направлялся на Капитолий, чтобы впервые надеть там мужскую тогу. Внезапно проносится слух, что его имя содержится в самом недавнем проскрипционном списке, только что развешанном повсюду. Тотчас же вся его свита исчезает из виду, словно стая испуганных птиц. Он спасается бегством, добирается до городских ворот и попадает в руки шайки, которая похищала мастеровых и принуждала их к земляным работам.

Увидев в этом возможность спасения, юноша позволяет схватить себя, вместо того чтобы сказать похитителям, что он свободнорожденный. Но уже через несколько дней, не в силах более работать, он чувствует себя таким несчастным, что возвращается в Рим и добровольно отдается палачам. Перед этим он приходил к матери, но мать закрыла перед ним дверь.

Какой-то центурион с мечом в руке гнался за человеком. Его останавливает претор.

— Этот человек в списке? — спрашивает претор.

— Да, и ты тоже, — отвечает центурион.

И с этими словами убивает его.

Другой претор охотился за избирательными голосами для своего сына. Внезапно ему становится известно, что за его собственную голову назначена награда.

Он укрывается у одного из своих клиентов.

Тем временем сын наводит справки, желая узнать, где находится отцовское убежище.

Ему спешат сообщить это.

Он приводит туда палачей, но, правда, остается у двери, пока те убивают его отца.[87]

Однако, наряду с этими чудовищными преступлениями, были явлены и поразительные примеры самоотверженности.

Выше мы говорили, что Антоний уступил Лепиду и Октавиану голову своего дяди со стороны матери, Луция Цезаря.

Узнав, что его имя внесено в проскрипционный список, Луций Цезарь решил укрыться у сестры.

Убийцы гнались за ним буквально по пятам, и у него недостало времени захлопнуть перед ними уличную дверь.

Так что они ворвались в дом вслед за ним, однако он успел вбежать в какую-то комнату.

Сестра встала на ее пороге и, широко расставив руки, произнесла:

— Вы убьете моего брата лишь после того, как прикончите меня, мать вашего полководца.

Тем временем Луций убежал через заднюю дверь.

В итоге он спасся.

Какой-то юноша, увидев в проскрипционном списке имя своего немощного отца, посадил его себе на плечи и, под рукоплескания народа, понес так не только по улицам Рима, но и до самой Остии.

Убийцы, изумленные этой сыновней любовью, с которой им не часто доводилось сталкиваться, расступились перед юношей и стариком и позволили им пройти.

Юношу звали Оппием.

Спустя пять лет его избрали эдилом, и, согласно обычаю, он был обязан устроить игры; однако денег у него было немного, и потому римские мастеровые, помня о его мужестве в дни проскрипций, при подготовке этих игр работали безвозмездно.

Выше я сказал, что в императоре Августе обретались два совершенно различных человека и что первого из них звали Октавианом.

Сегодня первый уже забыт, так что о нем можно говорить, как об умершем; второй предал его забвению посредством милосердия.

Первый был беспощаден.

Это на него я нападаю в своих сатирах, это ему Меценат написал: «Остановись, палач!»