Воспоминания Горация

Дело в том, что за четыре столетия до этого Демосфен выступил со своими филиппиками, направленными против македонского царя Филиппа, отца Александра Великого, и Цицерон, будучи большим поклонником Демосфена и находясь в похожем положении, заимствовал у великого афинского оратора название его великолепных речей.

Первая филиппика Цицерона была произнесена 2 сентября 711 года от основания Рима.

В промежуток между первой и второй филиппиками в Рим прибыл Октавий, носивший теперь как приемный сын диктатора имя Гай Юлий Цезарь Октавиан.

Ему предстояло встать на сторону одного из двух противников: либо Цицерона, либо Антония.

Октавиан был слишком осторожен, чтобы встать на ту или другую сторону, не отдавая себе отчета в том, какие шансы на успех имеет та, к которой он примкнет. Чтобы взвесить эти шансы, он должен был увидеть людей, представлявших оба политических настроения, и изучить вождей противоборствующих станов.

Кстати говоря, я часто слышал из уст самого императора, что в своих первых действиях он руководствовался советами двух человек:

Филиппа, своего отчима, который после смерти Октавия Старшего женился на его вдове,

и Марцелла, своего зятя, который был первым мужем его сестры, Октавии Младшей.

Молодому человеку следовало начать с визита к Антонию.

Он явился к нему домой.

Впрочем, в цели этого визита Октавиана, и Октавиан настаивал на этом, не было никакой политики: молодой человек всего-навсего пришел повидаться со своим приемным отцом.

Но, беседуя со своим приемным отцом, молодой человек все же ввернул словечко по поводу четырех тысяч талантов, которые Кальпурния доверила Антонию.

По тому, как Антоний воспринял этот заход, Октавиану было нетрудно догадаться, что Антоний уже растратил часть доверенных ему денег.

И Октавиан это понял.

— Разумеется, — поспешил добавить он, — я говорю тебе об этих деньгах не ради самого себя, не как наследник трех четвертей состояния Цезаря, а из-за обещанных трехсот сестерциев на каждого гражданина.

В ответ Антоний стал насмехаться над этим притязанием Октавиана вмешиваться в дела между народом и Цезарем.

— Ах, юноша! — воскликнул он. — Да ведь это безумие, в твоем возрасте, имея так мало друзей и не выказав еще никаких способностей, принимать наследство Цезаря.

Затем, покачав головой, он добавил:

— Поверь мне, это ноша непосильна для девятнадцатилетнего молодого человека.

Однако Октавиан продолжал настаивать на обещанных трехстах сестерциях, ни слова не говоря о том, принимает он наследство Цезаря или нет.

— Посмотрим, — ответил Антоний, жестом давая знать Октавиану, что, по его мнению, их спор слишком затянулся.

Ничего другого Октавиану добиться не удалось, и он ушел. Антоний или уже растратил эти четыре тысячи талантов, или хотел присвоить их себе.

Но прежде всего, и это было совершенно ясно, он хотел оставаться душеприказчиком Цезаря.

Оставался еще Цицерон.

И Октавиан направился к Цицерону.

Цицерон по-прежнему питал к Октавиану определенную слабость после привидевшегося ему сна, о котором я рассказал выше.

Вновь увидев его в этот критический момент, Цицерон подумал, что сам Юпитер послал к нему Октавиана, и приветствовал его по-гречески.

Октавиан залился краской: он не слыл знатоком языка Гомера.

В моих глазах император всегда олицетворял собой дух латинян, борющийся против засилья иноземных богов и иноземных обычаев.

Октавиан признался в неспособности говорить на языке, которым Цицерон владел в совершенстве. Цицерон раздулся от гордости. Октавиан польстил его самолюбию и одержал победу.

В ходе первой же встречи все было договорено.

Цицерон предоставил в помощь молодому Цезарю свое красноречие, а молодой Цезарь предоставил в помощь Цицерону свое оружие и своих солдат.

Все это было направлено против Антония.

Все претило Цицерону в Антонии.

Все удовлетворяло Цицерона в Октавиане.

Антоний в присутствии плебея Цицерона во всеуслышание восхвалял благородство своего происхождения. Он притязал на то, что происходит от Геркулеса.

У Октавиана никаких притязаний в этом отношении не было. Он принадлежал к всадническому роду, точь-в-точь как Цицерон Младший. Он не происходил от бога, он шел к тому, чтобы стать богом.

Антоний после смерти Цезаря выдавал себя за самого великого полководца своего времени. Он утверждал, что все общественные вопросы следует разрешать при помощи сабли, тогда как Цицерон говорил: «Cedant arma togae».[85]

Октавиан открыто признался в отсутствии у него склонности к сражениям и в своем глубоком невежестве в вопросах стратегии. Перикл был для него куда более великим человеком, нежели Фемистокл, Мильтиад и Эпаминонд.

Антоний был цезарианцем; он воевал вместе с Цезарем, тогда как Цицерон примкнул к Помпею и наряду с Катоном охранял обозы. Антоний помог Цезарю одержать победу при Фарсале, и его ненавидели все эти красивые и знатные молодые люди, чьи лица он изуродовал шрамами.

Октавиан не был замаран участием в гражданской войне: он не вставал ни на сторону Цезаря, ни на сторону Помпея. Он явился в Рим, словно новая и неведомая восходящая звезда.

Так что Октавиан полностью подходил Цицерону.