Воспоминания Горация

Однажды, проводя смотр войск, он в момент своего выступления перед солдатами увидел, что всадник Пинарий делает заметки на своих писчих табличках.

— Это лазутчик, убейте его! — воскликнул Октавиан.

И Пинарий был убит.

Претор Квинт Галлий, явившись приветствовать его, имел несчастье держать писчие таблички спрятанными под одеждой; Октавиан заподозрил, что он прячет меч, и приказал задержать его.

Никакого меча не нашли, однако Квинта Галлия подвергли пытке.

Он ни в чем не признался.

Так вот, рассказывают — не могу поручиться за сам факт, я лишь повторяю то, о чем поговаривали, — так вот, рассказывают, что в порыве безумной ярости Октавиан бросился на него и выколол ему глаза.

Затем, придя в ужас из-за собственной вспышки, он ограничился тем, что отправил его в ссылку. Однажды, когда зашел разговор об этом несчастном, Октавиан, а вернее, император Август, сказал, что Квинт Галлий погиб при кораблекрушении.

— Ты ошибаешься, Август, — сказал ему Меценат. — Он погиб при нападении разбойников.

Никто не осмелился спросить, где и при каких обстоятельствах это произошло.

Тем не менее однажды Октавиану пришлось проявить милосердие.

Октавия, его сестра, была связана с женой одного из тех, кто попал в проскрипционные списки; она приютила его у себя дома и спрятала в сундуке, а затем велела принести этот сундук в театр. Когда Октавиан, которому полагалось присутствовать на представлении, занял место в зрительском ряду, сундук вынесли на сцену, где его открыла, обливаясь слезами, жена несчастного. Она воззвала к народу, требуя справедливости от триумвиров. Народ проникся жалостью к женщине, принялся рукоплескать, и муж ее был помилован.

Скажем попутно, что Павел, тот брат Лепида, по поводу убийства которого триумвиры пришли к согласию, сумел спастись и присоединился к Бруту и Кассию.

Таким образом, из троицы самых видных жертв проскрипций, которую составляли Луций Цезарь, Павел и Цицерон, двоим удалось избежать гибели.

Расскажем теперь, что произошло с третьим.

На протяжении долгого времени Цицерон полагал, что прекрасный подросток, которого он видел во сне, которого он называл сыном, который в ответ называл его отцом и о котором он столько хорошего писал Бруту, ни за что не позволит предать его смерти.

И потому, когда ему предлагали подумать о своей безопасности и говорили, что Октавиан уступит его гневу Антония и мщению Фульвии, он в знак отрицания качал головой.

Но все же он покинул принадлежавший ему дом на Триумфальной дороге и уехал на свою виллу в Тускуле.

На глазах у него мимо этой виллы тянулись беглецы, и те из них, кто узнавал великого оратора, призывали его бежать вместе с ними.

Наконец, новости сделались настолько определенными, что долее сомневаться уже не приходилось.

И тогда, не отваживаясь покинуть Италию, ибо третье изгнание казалось ему не менее мучительным, чем смерть, Цицерон решил удалиться в свой сельский дом в Астуре, расположенный между Анцием и Цирцеями, в нескольких лигах от Таррацины.

Он замыслил, если новости не станут лучше, пуститься в плавание и присоединиться к Бруту, где бы тот ни находился; проскрипции шли на пользу Бруту, поскольку многие беглецы пополняли ряды его войска.

От них мы почти каждый день получали свежие новости из Рима.

От них нам стало известно о бегстве Цицерона и вероятном скором появлении его среди нас.

Он и в самом деле отправился в путь вместе со своим братом Квинтом, погрузившись в дорожные носилки, хотя это чересчур медленный способ передвижения в дни общественных распрей, когда месть шагает так быстро.

Оба они выглядели удрученными, и все же Квинт был подавлен в большей степени.

Когда носильщики уставали и останавливались, чтобы отдохнуть, они ставили рядом их носилки, и в эти минуты, сидя каждый у своего окошка, братья беседовали друг с другом, причем Цицерон ободрял Квинта.

Они отправились в путь в такой спешке, что не взяли с собой ни денег, ни провизии.

Цицерон был в такой же нужде, как и его брат.

Однако из них двоих Квинт мог меньше опасаться за свою жизнь, поскольку его имя не было внесено в проскрипционные списки. И потому братья решили, что Квинт вернется в Тускул. Ему предстояло взять там все, что требовалось уже не для поспешного бегства, а для долгого изгнания.

Они обнялись, обливаясь слезами; Квинт дважды возвращался и бросался на шею Цицерону.

У обоих было предчувствие, что они никогда не увидятся вновь.

И в самом деле, едва вернувшись в Тускул, Квинт и его сын были выданы собственными рабами.

Отец не хотел видеть, как умрет сын, сын не хотел видеть, как умрет отец, и каждый из них просил палачей убить его первым.

Четверо убийц взяли отца, четверо других — сына, и оба были убиты одновременно.

Цицерон ничего не знал о случившемся и продолжал свой печальный путь.

По прибытии в Астуру он нашел там корабль, готовый к отправлению, и поднялся на борт; подгоняемое попутным ветром, судно взяло курс на Цирцеи.

Кормчий хотел обогнуть мыс и продолжить путь, однако земля Италии, которая была колыбелью великого оратора, притягивала его к себе вопреки его воле.