Воспоминания Горация

С этого времени поход Брута сделался сплошным триумфом. Предав забвению пример Ксанфа и следуя примеру Патары, все города Ликии покорились и доверились Бруту.

В итоге, в то самое время, когда Кассий обложил родосцев данью в размере восьми тысяч талантов, то есть ста восьмидесяти миллионов сестерциев, Брут взыскал с ликийцев лишь контрибуцию в размере ста пятидесяти талантов.

Не причинив им никакого иного ущерба, он отбыл в Ионию.

Как раз в Ионии он отыскал Феодота из Хиоса, подавшего юному царю Птолемею совет убить Помпея.

Феодота привели к Бруту.

И на сей раз, как бы ни переполняло душу Брута милосердие, он не колебался: Феодот был приговорен к казни, предусмотренной для грабителей и убийц.

Однако у Брута недостало мужества присутствовать при казни: он взял меня за руку и увел к берегу моря; мы сели там, устремив взгляд в бескрайнюю даль, и я прочитал ему первые строфы оды «Pastor cum traheret…»,[88] незадолго перед тем сочиненные мною.

Между тем подошло время, назначенное для встречи Брута и Кассия. Брут прибыл в Сарды первым.

Едва узнав о приближении Кассия, он вышел навстречу ему вместе со своими друзьями и солдатами, чтобы встретить его с почетом.

Солдаты выстроились в две шеренги и, когда Кассий прошел между ними вместе с Брутом, провозгласили обоих императорами.

Брут с нетерпением ждал Кассия. Несмотря на почести, которые он оказал другу, у него накопилось немало серьезных упреков в его адрес. И потому, едва Кассий прибыл в Сарды и расположился в доме, который был для него приготовлен, Брут пригласил его войти в отдельную комнату, вошел туда вслед за ним и тотчас же стал осыпать его укоризнами.

Терпение никогда не было главной добродетелью Кассия. Он вспылил. Тут мы услышали доносившиеся из-за двери громкие голоса и, хотя разобрать, о чем говорили военачальники, было невозможно, легко поняли, что они обмениваются взаимными обвинениями. Брут упрекал Кассия в жадности и жестокости, а Кассий упрекал Брута в чрезмерном великодушии и бескорыстии.

Среди нас находился Фавоний. Это был тот самый Фавоний, которого прозвали обезьяной Катона; тот самый, кто, если вы не забыли, после Фарсала остался предан Помпею и, видя, что у беглеца нет больше ни одного раба, чтобы омыть ему покрытые дорожной пылью ноги, встал перед ним на колени и со слезами на глазах исполнил эту благую заботу.

Фавоний взял на себя смелость войти в комнату, где находились Брут и Кассий, и вмешаться в их спор, ибо было крайне важно, чтобы они не дошли до открытого разрыва, и через мгновение мы услышали, как он декламирует им стих Нестора из «Илиады»:

Но покоритесь, могучие! Оба меня вы моложе.[89]

Брут и Кассий выставили его за дверь, Кассий — смеясь, а Брут — назвав его лживым киником, однако действие его появление оказало: отвлекающий маневр удался, и после этого вмешательства крики за стеной стихли.

Скорее всего, друзья сами поняли, что подают дурной пример.

В тот же день они обедали за одним столом и, казалось, полностью примирились.

Однако на сердце у Брута было тяжело от обид, которые ему приходилось там таить.

Вечером Брут вышел из города, прихватив с собой меня, как это бывало всякий раз, когда его угнетала какая-нибудь великая печаль. Мы прошли по левому берегу знаменитого Пактола, воспетого греческими поэтами, вплоть до того места, где, на некотором расстоянии от Гигейского озера, он впадает в Герм, и во время этой прогулки Брут разоткровенничался со мной и впервые высказал сожаление по поводу того, что связался с людьми, которые могут, даже в глазах бессмертных богов, видящих все, чернить его образ действий.

На другой день Брут прилюдно разбирал дело римлянина Луция Пеллы, обвиненного сардийцами в лихоимстве.

Брут признал его виновным и лишил гражданской чести.

Незадолго перед тем Кассий, разбирая дело двух своих друзей, изобличенных точно в таком же преступлении, ограничился выговором с глазу на глаз и оставил их на прежних должностях.

Брут сделал выговор Луцию Пелле при всех и разжаловал его.

Данный приговор чрезвычайно раздосадовал Кассия, поскольку являл собой выражение порицания, затрагивавшего не только Луция Пеллу, но и его самого.

И потому Кассий прямо в нашем присутствии обвинил Брута, причем с нескрываемой обидой в голосе, что тот проявляет чрезмерную приверженность законам и справедливости во время гражданской войны и политического накала, когда приходится кое-чем поступаться в пользу человеческих слабостей.

Но более всего настраивало Кассия против Брута то, что Брут всегда был прав.

Имея столь противоположные взгляды в области морали, Брут и Кассий всегда приходили к согласию, когда речь шла о военных делах, ибо как военачальника Брут ставил Кассия намного выше себя и охотно полагался на его советы.

И вот Кассий решил, что они должны покинуть Азию и идти навстречу Антонию и Октавиану, которые продвигались вперед через Македонию.

В один прекрасный день нас всех собрали и объявили нам, что выступление войск назначено на завтра.