Воспоминания Горация

Чувствовалось, что близится решающий час, и все готовились к сражению.

Октавиан приказал раздать своим солдатам по малой мерке зерна и по пять драхм по случаю искупительного жертвоприношения.

Что же касается Брута, то он произвел очистительные обряды над своим войском прямо под открытым небом и, чтобы подчеркнуть скупость Октавиана, раздал по пятьдесят драхм всем своим солдатам.

Во время этой церемонии те два орла, что не покидали нас от самых Сард, внезапно взлетели и так и не вернулись.

То было не единственное дурное предзнаменование, и вечером, беседуя между собой, Брут и Кассий решили ничего не говорить о нем солдатам.

Тем же утром ликтор, несший фасции перед Кассием, подал ему венок верхом вниз.

За несколько дней до этого, во время религиозной церемонии, человек, который нес золотую статую Победы, принадлежавшую Кассию, оступился, и статуя упала на землю.

Целыми днями над двумя нашими лагерями летали огромные стаи хищных птиц.

Наконец, внутри лагерных укреплений собралось несколько пчелиных роев, и потому прорицатели, сочтя такие скопления дурным знаком, распорядились огородить это место и вывести его за пределы лагеря.

Невзирая на свои эпикурейские убеждения, которые начисто отвергают влияние знамений на события, Кассий начал поддаваться тревоге. И потому, имея в своем распоряжении прекрасный флот, полностью избавлявший его от беспокойства по поводу продовольственного снабжения, он, вероятно, хотел затянуть борьбу до зимы.

Брут, напротив, в любых обстоятельствах настаивал на том, чтобы поскорее дать сражение. Он спешил вернуть свободу отечеству, либо хотя бы избавить от стольких зол людей, измученных поборами на войну и множеством других невзгод, которые она влекла за собой.

Однако утвердило его в этом мнении прежде всего то, что, с одной стороны, его конница брала верх во всех стычках, а с другой стороны, участились случаи дезертирства солдат, из республиканского лагеря переходивших на сторону Антония и Октавиана.

Поскольку возникло разногласие между Брутом, желавшим как можно скорее дать сражение, и Кассием, желавшим повременить с ним, был созван военный совет, на котором присутствовали все старшие командиры.

Началось обсуждение вопроса.

Каждый из главнокомандующих выступил в свой черед и привел свои доводы.

Самым существенным доводом со стороны Брута стало напоминание о повальном дезертирстве. Каждый день более шестидесяти солдат переходили в лагерь Октавиана.

Добавим к этому, что Брут был одарен захватывающим красноречием, и потому несколько друзей Кассия, которые, как он полагал, придерживались его мнения, после выступления Брута изменили свои взгляды и встали на его сторону.

Но один из друзей Брута, напротив, перешел на сторону Кассия.

Это был Аттелий.

Он предложил переждать зиму.

— Ну и что ты выгадаешь, дождавшись следующего года? — спросил его Брут.

— Да хоть проживу на год дольше, — ответил Аттелий, — и то, на мой взгляд, неплохо.

Этот ответ, чересчур откровенно, возможно, отразивший взгляды того, кто так высказался, возмутил остальных командиров, заставив многих из них присоединиться к мнению Брута, и потому большинством голосов решено было дать сражение на другой день.

Брут ликовал; исполненный надежд, он позвал нас отужинать у него и весь вечер провел в беседах с нами о поэзии и философии; затем, отпустив нас пораньше, чем обычно, он лег спать, посоветовав нам последовать его примеру, чтобы наутро быть полными сил.

Кассий, напротив, ужинал у себя в палатке в самом узком кругу своих друзей; в их числе был и Мессала, от которого мне и стали известны все эти подробности.

На протяжении всей трапезы он, вопреки своим привычкам, был задумчив и молчалив. Затем, после ужина, он крепко сжал руку Мессалы, выказывая ему свои дружеские чувства, и промолвил по-гречески:

— Будь свидетелем, Мессала, что меня, как это было и с Помпеем Великим, принуждают поставить судьбу Рима в зависимость от случайного исхода одной-единственной битвы. Мне надлежит не терять мужества и питать твердую надежду на успех. Так вот, совсем напротив, я испытываю сомнения. Почему? Да я и сам не знаю; но это так.

Затем, прощаясь с Мессалой, он обнял его.

Но в ту минуту, когда Мессала уже выходил, он окликнул его, заставив обернуться, и с печальной улыбкой произнес:

— Кстати, не забудь прийти ко мне завтра на ужин, ведь это будет день моего рождения.

На другой день, на рассвете, в лагерях Брута и Кассия был поднят сигнал битвы — пурпурный хитон, а сами военачальники, встретившись посредине между лагерями, устроили последнее совещание.

Кассий первым взял слово и, обращаясь к Бруту, произнес:

— Да споспешествуют боги тому, чтобы мы одержали победу и смогли вместе прожить остаток наших дней в мире и радости! Но чем важнее для нас события, тем неопределеннее их развязка; так вот, поскольку, если исход предстоящей битвы обманет наши ожидания, нам нелегко будет встретиться снова, скажи мне теперь, что ты предпочтешь: бегство или смерть?