Воспоминания Горация

В тот день Брут оставил меня и еще нескольких своих друзей отужинать вместе с ним, но во вторую ночную стражу отпустил нас всех, сказав, что ему еще надо поработать.

Такое было в привычках Брута. Он крайне редко позволял себе долгие беседы, любил работать ночью и, по причине как своей собранности, так и любви к труду, отводил на сон лишь несколько часов. Сколько раз, помнится, обходя с ночным дозором лагерь, я видел, как в те часы, когда все другие командиры спали, у Брута горел светильник, и, проходя мимо его палатки, за приоткрытым пологом видел его самого — он либо читал, облокотившись о стол, либо писал приказы, которые ожидали рядом центурионы, одолеваемые сном, в то время как их командир, не теряя твердости духа и ясности мыслей, бодрствовал до утра.

И во время третьей стражи, в час, когда офицеры обычно приходили в его палатку, чтобы получить приказы, никто не заставал его спящим.

Но вот что произошло в ту ночь, которая предшествовала выступлению войск.

В положенный час, то есть в середине ночи, мы, как обычно, явились в его палатку, и, как обычно, застали его бодрствующим. Он отдал приказы, касающиеся выступления, которое должно было начаться после того, как спадет дневная жара. Поскольку я был военным трибуном, он ненадолго задержал меня после ухода остальных, побеседовал со мной о философии и поэзии и, сжалившись над моими глазами, слипавшимися помимо моей воли, отпустил меня, показав перед тем на раскрытую книгу Платона.

Я удалился.

После моего ухода он остался один. Постепенно все звуки стихли. Ночь была непроглядная и безлунная. В светильнике Брута горел тусклый огонь, и сам он был погружен в чтение, как вдруг ему послышалось некое шуршание, словно кто-то вошел в палатку.

Он повернулся и увидел у входа призрак, лицо которого показалось ему странным и пугающим.

Призрак подошел к нему, причем так близко, что, протянув руку, можно было коснуться его.

Брут ждал, что призрак заговорит с ним, но, поскольку тот хранил молчание, он набрался мужества и сам подал голос.

— Кто ты, — спросил он, — человек или бог? И в любом случае, зачем ты пришел сюда и чего от меня хочешь?

— Я твой злой гений, Брут, — ответил призрак, — и ты увидишь меня снова при Филиппах.

— Что ж, — сохраняя спокойствие, промолвил Брут, — до встречи.

Призрак тотчас же исчез, но не выйдя в дверь, не уйдя под землю, а рассеявшись в воздухе. Брут тут же позвал своих слуг и рабов, несколько из которых дремали возле его палатки.

Он позвал часового, дежурившего у входа в палатку.

Он стал расспрашивать слуг, рабов и часового: ни один из них ничего не видел.

Тогда он отпустил их всех и, продолжив бодрствовать, читал до самого рассвета; лишь на рассвете он немного вздремнул.

Затем, во втором дневном часу, он вышел из палатки и, ничего не сказав мне, прихватил меня по пути.

Он шел к Кассию, и я сопроводил его туда.

Кассия мы застали уже на ногах. В отличие от Брута он уснул довольно рано.

Брут попросил его отослать всех и уделить ему несколько минут для беседы.

Мы остались одни.

И тогда Брут, на протяжении всего пути не сказавший мне ни слова о том, что заставило его отправиться к Кассию, поведал ему о том, что произошло ночью, и попросил его высказать свое мнение по поводу видений.

Кассий опустил голову на ладони и задумался.

— Послушай, — произнес он после минутного молчания, — я часто спорил с тобой о материях такого рода; но вот рядом с нами Гораций, и он, будучи, как и я, последователем учения Эпикура, скажет тебе, что один из принципов нашей философии состоит в том, что не все, что мы видим или же чувствуем, — истинно. Ощущение есть нечто расплывчатое и обманчивое, а мышление с необычайною легкостью сочетает и претворяет воспринятое чувствами в любые мыслимые образы предметов, даже не существующих в действительности. Ведь эти образы подобны отпечаткам на воске, и человеческая душа, которой свойственно не только воспринимать их, но и создавать самой, способна сама по себе, без малейших усилий, придавать им самые различные формы. Это видно хотя бы на примере сновидений, силою воображения создаваемых почти из ничего, однако же насыщенных всевозможными картинами и событиями… То, что я говорю тебе, Брут, истинно для всех, а тем более истинно для тебя, ибо тело твое, измученное непосильными трудами, колеблет и смущает разум.[90] Теперь о духах, — продолжал Кассий. — Мы не верим в их существование, а если они и существуют, то не могут иметь ни человеческого обличия, ни голоса, и власть их на нас не распространяется. Я бы, впрочем, хотел, чтобы все было иначе — тогда мы с тобою, возглавляя самое священное и самое благородное из всех людских начинаний, могли бы полагаться не только на пехоту, на конницу и на многочисленный флот, находящиеся под нашим командованием, но и на помощь богов.

Брут тяжело вздохнул, поднялся и вышел, произнеся лишь одно слово:

— Загадка!

Удалившись от палатки Кассия, он повернулся в мою сторону и спросил:

— Ну а ты, Гораций, что ты думаешь обо всем этом?