Воспоминания и мысли

Мы посетили мастерскую Россетти в Чельзио. Он показал нам свои папки, где кроме оригинальных эскизов к его большим картинам находилось множество неоконченных рисунков и набросков, исполненных при помощи, так сказать, художественной стенографии, то есть несколькими легкими штрихами. Все эти наброски были удивительны по экспрессии.

В то время жил в Оксфорде Аврелио Саффи. Он был тогда изгнанником. Он составлял вместе с Мадзини и Армеллини триумвират, который правил некоторое время Римом после революции. Затем он был в итальянском парламенте депутатом от своего родного города Форли. Саффи был очень образованный человек, знавший прекрасно литературу своей страны, в особенности поэтов. Как изгнанник, он находился в очень плохом материальном положении. Желая познакомиться с ним, муж мой пригласил его прочесть у нас в доме серию лекций о Данте. Лекции эти получили некоторую известность и способствовали усилению симпатии университетского мира к Саффи.

В 1880 г. Аврелио Саффи вернулся в Италию и председательствовал в Генуе на нашем Конгрессе Федерации, на котором присутствовали также и мы. Обращаясь к моему мужу, сидевшему возле него, он сказал ему с видимым волнением: «27 лет тому назад я, будучи изгнанником, имел счастье быть принятым в вашем доме в Оксфорде. Никогда не забуду я сердечного приема и радушного гостеприимства, оказанных мне вами и вашей супругой. Времена изменились. Много лет прошло с тех пор. Какая радость для меня видеть вас и приветствовать в моей родной стране…»

В 1853 г. нам представился случай познакомиться с Гладстоном. Мы встретились с ним в Exeter College, куда он и госпожа Гладстон были приглашены к завтраку. Мы все собрались после завтрака в одной из гостиных, откуда открывался прекрасный вид на живописные сады колледжа. Разговор затянулся. Я помню рассказ Гладстона о смерти Роберта Пиля. Рассказ этот был полон жизни и драматизма. Гладстон много говорил о характере этого государственного деятеля и о наиболее выдающихся случаях из его жизни. Он говорил с таким чувством и выражением, что все время мы были под очарованием его речи.

* * *

Не все в нашей жизни было светом и счастьем, была также и темная сторона. Я покинула большой семейный круг и деревенскую свободу для жизни в университетском городе. Общество наше состояло почти исключительно из холостяков. В то время Оксфорд не был тем, что он есть теперь, когда профессора женятся и живут со своими семьями, когда в университет открыт доступ женщинам и существует вообще общественная жизнь. Когда я приехала в Оксфорд, то там совсем не было семейной жизни, если не считать нескольких директоров колледжей, которые вели со своими семьями замкнутый образ жизни в стенах своих заведений. Подобные условия создают пристрастность и односторонность в суждениях, преувеличенное значение мужского мнения и чисто условные взгляды.

В доме у нас часто собирались по вечерам и много говорилось о разных вещах. Порой речь шла о чём-нибудь серьезном, порой же разговор оживлялся, блистал весельем и остроумием. Я была единственной женщиной в этом обществе и, конечно, всегда молчала.

Слушая всевозможные рассуждения, у меня иногда сжималось сердце. Ведь все, о чем говорилось, было мной давно уже передумано, все это я прекрасно знала, и относительно многого у меня сложились убеждения, но, к сожалению, я не обладала даром слова, чтобы доказать верность своих взглядов. Некоторые из замечаний, слышанных мной, сохранились еще у меня в памяти; они могут показаться ничтожными, но для меня они имели большое значение, потому что связаны с целым рядом мыслей, способствовавших в эти последние годы образованию многих моих мнений и суждений.

Госпожа Гаскелл издала тогда книгу, возбудившую много споров. Некоторые мнения, высказанные относительно этой книги, показались мне совершенно ложными и вредными.

Нравственное падение женщины осуждалось гораздо строже, чем нравственное падение мужчины. Находили, что даже невозможно сравнение. Повторяли постоянно, что чистая женщина должна быть в полном неведении относительно некоторых общественных язв, при этом забывали, что язвы эти угнетают других женщин. Один молодой человек очень серьезно заявил, что не желал бы, чтобы его родная мать прочла книгу госпожи Гаскелл. По моему мнению, направление этой книги было прекрасное, вполне здравое, несмотря на весь ужас того, о чем говорилось. Общее мнение было за то, чтобы о таких вещах хранилось молчание, это даже вменялось каждому в обязанность.

В то время меня очень беспокоила судьба одной молодой девушки, ставшей жертвой низкого обмана. Я решилась обратиться к одному из членов университета, наиболее уважаемому всеми. Я не имела в виду просить его помочь девушке, но надеялась, что ему придет в голову какая-нибудь счастливая мысль, чтобы привести соблазнителя к сознанию своего преступления. Собеседник мой в очень благосклонных выражениях посоветовал мне хранить полное молчание и быть сдержанной: