Коалиционное правительство, созданное для того, чтобы единым авторитетом руководить массами, распалось тотчас после неудачи наступления на фронте. Кадеты, а за ними князь Львов вышли из состава правительства, недовольные социальным радикализмом левой части его. Начался нескончаемый кризис власти, продолжавшийся почти месяц, заполняя все газеты того времени, за исключением дней большевистского восстания в Петрограде и прорыва фронта под Тарнополем.
Аграрные беспорядки, падение производительности на заводах параллельно со все растущей требовательностью рабочих, понижение личной безопасности, постоянные случаи грабежей и убийств, совершаемых безнаказанной вооруженной толпой, – словом, все признаки, что война национальная начинала переходить в войну социальную, напугали правые и умеренные круги. На демократизм, на волю народную, на Учредительное собрание надежды были уже отброшены: ведь муниципальные выборы по всей России дали подавляющее большинство социалистам.
И выдвигается формула: выборы при современных условиях не могут дать точной картины разумной воли народа. К личным мотивам напуганных, терроризированных, идущих навстречу материальному разорению людей присоединились и для многих безусловно доминировали мотивы государственного порядка: власть слишком слаба, не хочет и не умеет приказывать массе, которая стала нестойкой на фронте, и это грозит Русскому государству и всему будущему страны величайшими бедствиями. Не спрашивать, не советоваться, не убеждать, а приказывать и принуждать надо. И начинаются судорожные поиски власти, которая могла бы не убеждать, а только приказывать.
Как раз противоположную эволюцию проделывало левое крыло общественности. С таким же беспокойством следя за признаками растущей анархии и болезненными психическими процессами в массах, левые круги сочли наиболее правильным идти на уступки в социальной области, в особенности в аграрной, дать так много, чтобы не оставалось ничего, чтобы требовать, подкупить массы, купить у них повиновение.
Это уже не было двумя мнениями, это было двумя процессами развития социальных настроений. И неминуемо должен был наступить разрыв.
Правда, Керенскому в конце июля удалось организовать нечто вроде [второго] коалиционного правительства после формального объединения обоих крыльев общественности. Но это лишь прикрыло, а не ликвидировало кризис… Точнее, локализовало его в самом правительстве. Это я видел своими глазами во время последнего пребывания в Петрограде.
Поехал я тогда в Петроград, чтобы выяснить возможность моей дальнейшей работы на фронте. С назначением Савинкова управляющим Военным министерством и Филоненко верховным комиссаром мое положение стало довольно неопределенным, потому что я потерял контакт с фактическими руководителями министерства. А работать на фронте в качестве представителя правительства можно было, только чувствуя уверенно все оттенки настроения наверху. Тут, мне казалось, не только не было понимания, но с каждым днем становилось яснее, что понимания и быть не может. Это были скорее мелочи, чем крупные разногласия. Но мелочей было так много, и они были так досадны, что мешали работе. В особенности во всех заявлениях и действиях Филоненко чувствовалось что-то бюрократически-властное, ненужно-формальное. Мне подчас казалось, что институт комиссаров он хотел обратить в новый вид оружия наряду с пехотой и артиллерией, строго централизованный, построенный на принципе формального подчинения.
Отправляясь в Петроград, я имел уже готовое решение уйти в отставку и поступить офицером в один из полков на фронте, чтобы посмотреть, что можно сделать офицеру в армии в современных условиях.
Однако с Савинковым мне удалось увидеться только мельком. Утром, немедленно после приезда, я отправился к нему. У него сидел министр исповеданий Карташев. Савинков просил меня зайти вечером – поговорить подробнее. Вечером я застал у него Филоненко, приехавшего в Петроград вместе с Корниловым.
Савинков сообщил мне, что он уже частное лицо, так как подал в отставку и отставка принята. Я выразил сожаление.