Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Начальник дивизии оживленно рассказывал мне обо всех перипетиях боя. Прежде всего, рассыпался похвалой по поводу войск. Даже получив приказ об отступлении, солдаты не верили и не хотели уходить, желая продолжать сопротивление. Видя недоверие на моем лице, он предложил мне проехать в полк, стоявший на первой линии, и расспросить солдат и офицеров. «Все расскажут вам, что не хотели уходить». Далее он выразил чрезвычайное удовлетворение, что удалось отступить без всяких потерь: «Вся дивизия, почти человек в человека, была переброшена на правый берег». И наконец, весьма скромно: «Отступление дивизии было решено помимо распоряжения из корпуса».

Начальник дивизии с полевой книжкой в руках доказывал мне, что по крайней мере часа за полтора до приказа из корпуса его дивизия начала отступление на правый берег.

Я слушал все это молча, изредка задавая вопросы о подробностях. Когда начальник дивизии закончил, я задал вопрос, известна ли ему общая картина боя в тот момент, когда он дал приказ об отступлении. Картина эта, конечно, не могла быть известной, так как связь между штабами была слишком слабой, чтобы обмениваться сведениями. Я, сводя воедино все, что слышал в штабе корпуса, в штабах трех дивизий, в полку и одной из рот, которые были на участке наступления немцев, нарисовал картину боя. После короткого и не особенно сильного артиллерийского боя (ни один штаб не был обстрелян, во всяком случае, не имел потерь) противник прорвал фронт на участке около одной версты и силами не более двух полков проник в наше расположение, не озираясь ни налево, ни направо, он шел вперед, пока не достиг штаба атакуемой дивизии. К этому времени два полка противника были окружены со всех сторон нашими шестью полками, не считая сил атакуемой дивизии, три полка из которой были под командой моего собеседника. Но как раз в этот момент был начат, сперва по собственному почину, а потом по приказу из штаба корпуса, отход на правый берег.

Мне казалось, что собеседники в большом смущении.

– Так что же, по-вашему, нужно было рисковать судьбой всей дивизии и, несмотря на опасность быть отрезанными от мостов, переходить в наступление?

– Для страны лучше знать, что несколько дивизий были потеряны в упорном бою, чем знать, что все дивизии всегда отступают без потерь при первом натиске противника.

Начальник дивизии был крайне огорчен моей безоглядной воинственностью и пригрозил, что впредь не будет думать о своевременном отступлении.

Результаты моих наблюдений с чертежами и подробной историей боя по донесениям и приказам я свел в брошюре, которую напечатал (секретно) и разослал во все штабы корпусов и дивизий, участвовавших в бою. Правильность картины боя никем не оспаривалась.

Глава 6 Дело Корнилова

1. Политическая обстановка в Петрограде

Если наступление противника под Ригой только оттеснило наш военный фронт, то в Петрограде оно прорвало наш политический фронт.

На Петроградском фронте давно уже было неблагополучно. После неудачного наступления 18 июня российская революция, в сущности, попала в тупик, лишилась своего поступательного движения. Ее историческим значением, психологическим смыслом и единственной государственной программой был мир. Быть может, даже мир «во что бы то ни стало». Но все пути к миру казались уже испробованными и только отдаляли от мира. Настроение союзной демократии начинало складываться все определеннее против русской демократии. Дипломатия относилась к России с явным пренебрежением, особенно после того, как вступление в войну Америки дало возможность спокойнее относиться к мысли о выбытии России из строя. Противник если и учитывал российскую революцию, то только как ослабление русского фронта, как возможность мира за счет России… Ведь даже германская социал-демократия стала беспокоиться о слабости России, о той анархии, которая там воцарилась.

Ни мира, ни войны.

Временное правительство вело напряженную работу по восстановлению боеспособности армии усилением власти, обновлением командного состава. Исполнительный комитет вел какие-то переговоры с представителями демократии других стран.

Но из вопроса первостепенной важности проблема войны и мира превратилась в обыденную заботу, и если иногда выдвигалась на первый план, то уже как средство для сведения других политических счетов.

Даже когда вооруженные для войны массы в тылу проявляли явно безумное настроение, когда кронштадтские матросы собирались идти походом, всем флотом, на Петроград, когда приходилось вступать в дипломатические сношения с Красноярской республикой, основанной солдатчиной, опьяненной революцией и бездельем, – и тогда эти явления обсуждались не с точки зрения войны, а с точки зрения внутренних политических и социальных вопросов.