Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Заехали опять к Плеханову узнать, где находится Керенский. Плеханов был очень болен, и к нему нас не допустили, но жена Плеханова сказала, что кто-то нас хочет видеть внизу. Оказалось – Савинков, который приехал туда от имени каких-то казачьих организаций. Он сразу обрушился с нападками на Керенского за его прежнюю деятельность и стал доказывать, что нет никаких шансов, чтобы казаки пошли в наступление под его главенством. Он вспомнил запрещение казачьего крестного хода в Петрограде и другие обиды и указывал, что Керенский настолько непопулярен, что один из казачьих офицеров отказался подать ему руку. Нам казалось, что в словах Савинкова была отнюдь не только передача фактов, не только политический диагноз, но нападки, старательный подбор фактов.

Так как штаб Краснова стоял в Царском Селе, то мы заехали предварительно к нему. Краснов не говорил ни слова о недостатках Керенского и упоминал только, что Керенский слишком торопит его, между тем как он не может начать дальнейшего продвижения за отсутствием сил. Пехоты нет как нет, а казаков так мало, что Краснов не может даже забрать оружие, которое Царскосельский гарнизон оставил в казармах. Но главное, на что Краснов напирал, – отсутствие пехоты…

– Казаки не хотят идти, так как думают, что их ведут против народа, раз вся пехота только против них. Дайте нам пехоту, примите какие угодно меры – только дайте хоть один батальон, чтобы было кого показать.

От окружающих Краснова мы узнали, что Савинков ведет усиленную агитацию против Керенского среди отряда.

Керенский находился в Гатчине, в тихом и гостеприимном дворце. Он был страшно обрадован нашему приезду и настаивал, чтобы кто-нибудь из нас с ним остался.

– Ведь со мною нет никого, кроме моих адъютантиков. А решения часто приходится принимать очень ответственные.

Затем он рассказывал о только что уехавшей перед нами депутации от Викжеля[66]. С особенным негодованием вспоминал он Плансона[67], который нашел подходящим момент читать какие-то наставления Керенскому и перечислять его вины и грехи.

Я рассказал Керенскому о свидании с Савинковым и высказал свое мнение, что при создавшемся положении, быть может, действительно Керенскому лучше уехать из отряда. Надежд на успешное продвижение мало. Надо думать об организации борьбы в большом масштабе. Надо ехать в Ставку, где имеется хороший технический аппарат, откуда можно связаться со всей страной, с Москвой, с армиями… Здесь же, в Гатчине, полная оторванность и отрезанность на милость Савинкова и Плансона. Гоц соглашался со мной. Керенский возражал, что неудобно уезжать из отряда, что необходимо еще попытать счастья, что вообще уже проехать невозможно.

Но я, как мог, разбивал все аргументы и в конце концов при помощи Гоца убедил Керенского согласиться выехать на другой день в Ставку. На основании имевшегося у меня опыта поездок из Петрограда к Керенскому я вынес убеждение в полнейшей возможности «проскочить» и в Могилев. Так как поездка все же представляла некоторый риск, то я тут же «на всякий случай» убедил Керенского назначить себе преемника, который мог бы явиться формальным носителем власти и ее преемственности. Керенский составил в трех экземплярах записку о том, что, в случае его исчезновения или невозможности действовать, он свои полномочия передает Авксентьеву. Один экземпляр записки взял Гоц, другой был передан мне, хотя я должен был ехать вместе с Керенским.

На другой день, уже после отъезда Гоца, когда мы также заканчивали приготовления к отъезду, в Гатчину неожиданно приехал Савинков, который не то от Гоца, не то от Краснова узнал о намерении Керенского уехать. Он решительно стал возражать против этого. Керенский вызвал меня. Я с изумлением спросил Савинкова, как примирить его теперешнюю позицию со вчерашними нападками. Вчера он говорил, что присутствие Керенского понижает настроение солдат, так что его нельзя пускать на передовые позиции. Сегодня же оказывается, что присутствие Керенского необходимо и его отъезд может повредить делу. Ответа его я не понял, знаю одно, что он продолжал настаивать на том, что до исхода сражения Керенский должен оставаться. Керенский согласился и отменил отъезд.

Я потом отвел Савинкова в сторону и стал расспрашивать его наедине, в чем дело. Я предупредил Савинкова, что я отнюдь не хочу быть связанным с одной определенной личностью, что для меня важна только борьба и ее успех, что хотя я лично ближе связан с Керенским, но всегда понимал значение политики Савинкова в армии и скорбел о его разрыве с Керенским. Савинков весь оживился при упоминании о его политике в армии и опять стал нападать на Керенского за разные прегрешения.

Савинков уехал в Царское, оставив меня в полном недоумении. Мы остались, рассылая во все стороны телеграммы о подкреплении, уговаривая безрезультатно Гатчинский гарнизон присоединиться к правительственным войскам… После полудня были получены сведения, что наступление Краснова приостановилось. К вечеру узнали, что весь отряд Краснова отступает на Гатчину.