Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Видел настоящую нищету, рядом с которой наша веселая, безалаберная бедность с книжками, театрами, сумасшедшими надеждами казалась достатком — если не материальным, то эмоциональным. После очередной болезни я пришел к малознакомому соученику узнать, «что задано». Комната поразила меня — редкий случай, ни у кого ведь тогда ничего не было — мертвенной убогостью, странной пустотой. И какой-то блеклостью, словно бы и цвета там стерлись. Ни книжек, ни занавесок, клеенка на столе. И прямо на вытертой, сероватой этой клеенке — три дешевые засохшие конфеты. За столом сидел отец моего одноклассника, сгорбленный еврей-парикмахер, почему-то в тюбетейке, тоже вытертой (а может быть, это была ермолка?). Он разговаривал с гостем — таким же сгорбленным и тихим. Сразу же становилось ясно, что конфеты — не для того, чтобы их есть, никому и в голову не придет такая вольность, это просто ритуал, вежливость. И вазочки не то чтобы не было в доме, но незачем было ее вынимать. Сейчас уже трудно объяснить, что именно поразило меня. Вероятно, эта серая пустота, равнодушие, даже не страх — унылая покорность. Все это было так не похоже на то часто угрюмое, но все же оживление, в котором жил я и, как казалось мне, все вокруг.

М. Герман справа. 1947

Отрочество текло одиноко. Иногда я предпринимал судорожные попытки «жить, как все» и ездил, скажем, на Острова в компании нескольких одноклассников. Но в привычку это войти у меня не могло. Любил гулять с мамой. А еще пуще в ту пору таинственных, светлых и угрюмых мальчишеских грез — в одиночестве.

Город был велик и таинствен; почему-то особенно помню, как возникал он в проеме нашей парадной двери вечерами, — то, о чем я рассказывал на первых страницах.

В программу одиноких странствий входило обычно кино. Я быстро рос, и меня уже пускали на вечерние сеансы.

Тогда я впервые посмотрел отечественное кино тридцатых-сороковых, которого не знал до войны в силу слишком юного возраста, позднее — из-за эвакуационной изолированности. Впечатления от этих картин смешивались в странный коктейль с заграничными и новыми нашими фильмами, но помню совершенно романтический восторг от немудреного, но блестяще и даже мощно сделанного «Цирка», впечатление полного идиотизма от «Веселых ребят» (виртуозности и эксцентрики утесовского джаза — единственного светлого пятна в безумном этом фильме — я, естественно, оценить не мог), растерянность перед триумфальными оперетками («Свинарка и пастух», «В шесть часов вечера после войны»), сентиментальную растроганность картинами «Моя любовь», «Сердца четырех», красотой очаровательных актрис Смирновой и Серовой. Песня «Все стало вокруг голубым и зеленым…» по сию пору заставляет меня волноваться, я вспоминаю, как билось мое отроческое сердце в надежде на романтическую любовь, красивую, как в кино.

Послевоенные фильмы 1940-х, которые сейчас смотрят чуть ли не растроганно, — «Весна» Александрова (1947), «Первая перчатка» Фролова, картонно-эпическое «Сказание о земле Сибирской» Пырьева (1948) — даже мной, мальчиком, воспринимались с недоумением. То ли дело «Подвиг разведчика» (1947) — первый настоящий и едва ли не бессмертный советский триллер! Триллеры, впрочем, случались и вполне нелепые, ныне совершенно и справедливо забытые, такие как «Неуловимый Ян» Исидора Анненского и Владимира Петрова (1942), где чешского подпольщика-супермена играл еще тогда не очень знаменитый Евгений Самойлов, или «Зигмунд Колосовский» Сигизмунда Навроцкого и Бориса Дмоховского (1946), не сходивший с экранов едва ли не год.

Афиша фильма «Подвиг разведчика». 1947

Но шли еще превосходные «романтические» фильмы, снятые до войны, которые я увидел впервые и был, конечно, потрясен. Как ухитрялись тогда снимать — и отлично для своего времени — картины из «заграничной» жизни, увлекательные, динамичные и в высшей степени профессиональные, — диву даюсь. Конечно, сценаристам и режиссерам приходилось многим жертвовать — Владимир Вайншток в «Детях капитана Гранта» (1936) лишил Гленарвана титула лорда (до него, впрочем, это сделали и советские переводчики), а в «Острове сокровищ» (1937) по Стивенсону заменил экспедицию за кладом героическим путешествием ирландских повстанцев за оружием. Но как это было снято (и сейчас эти фильмы смотрятся хорошо), какие актеры — Николай Черкасов, Осип Абдулов, какая была написана музыка Исааком Дунаевским — «Веселый ветер», «Жил отважный капитан». А песню Никиты Богословского из «Острова сокровищ» и мое отроческое, как от «Мушкетеров», волнение я и сейчас ощущаю как вчерашнее: