Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Послевоенные подростки, сами того не ведая, росли и на великом, и на чудовищно плохом заграничном кино, о котором ни разу не слышали сколько-нибудь квалифицированного суждения (правда, Тарзаньи повадки и особенно клич стали кодом отроческого свободолюбия, смешанного с лютой дикостью, что преследовалось официальным общественным вкусом, поскольку почиталось «западным» и лежало в корневой системе повсеместно осуждаемых в пятидесятые годы «стиляг»). Надо признаться, барахла было много, но профессионального, сделанного редко со вкусом, однако всегда с умением и чувством стиля. Особенно гнетущими и вместе завлекательными были фильмы, где герои непрерывно пели, как в мюзикле или оперетте, только серьезно, задушевно и вовсе не смешно. Утешались костюмами и красивой жизнью.

Особый сюжет — наши фильмы про войну.

Жестокий и серьезный фильм Фридриха Эрмлера «Она защищает родину» (1943) с Марецкой в главной роли. В нем было немало действительно жестокого и страшного, почти не звучала «партийная тема». Может быть, именно поэтому он получил Сталинскую премию лишь в либеральном 1946 году, а «Секретарь райкома» Пырьева — картина куда более оптимистическая и мало напоминавшая реальность — сразу же, в 1942-м. И пронзительный (пусть наивный и мелодраматичный!) фильм «Два бойца» Л. Лукова (1943), где впервые и навсегда спел «Темную ночь» Богословского Марк Бернес и откуда ушла почти в фольклор «одесская» песня о Косте-моряке. Все эти картины показывались нечасто и словно неохотно, говорили о них мало, их будто ссылали в прошлое вслед за реальной войной. Вместо того фабриковались картины о русских военачальниках, о Сталине-полководце, венцом чего стала эпическая двухсерийная картина «Падение Берлина» Чиаурели по сценарию Петра Павленко (1949), где Сталин чуть ли не в первый день Победы, как истинный deus ex machina, прилетал в белом кителе с маршальскими погонами на самолете в покоренный Берлин и братался с героями войны. Ирония касательно подобных фильмов стала уже общим местом, но ведь это смешное ныне и неприличное триумфальное кино, увы, получало и международное признание. «Клятва» того же М. Чиаурели (1946) — о подвигах и величии Сталина — обрела премию на Международном кинофестивале в Венеции. Речь не о реальном признании поэтики таких фильмов, но об устойчивости мифа о советской культуре и Сталине, культивировавшегося на Западе со времен Ромена Роллана, о заигрывании с нами высоких жюри, о лукавых международных интригах.

Великая загадка: как фронтовики могли смотреть картонные и лживые фильмы о войне (их было много)? Скорее, понятно, что любовались музыкальными утопиями («В шесть часов вечера после войны»), но ведь встречались и картины с претензией на правду. Наверное, срабатывала привычка к тому, что миф — существеннее и надежнее реальности и что кино не имеет и не должно иметь отношения к действительности.

Пьяные откровения фронтовиков (трезвые люди так и о подобных сюжетах говорить, естественно, боялись), случайно слышанные мною, о жестокости, трусости, неразберихе или мародерстве воспринимались как кощунство. Каким неправедным кошмаром вспоминается крик безногого инвалида, крывшего площадной бранью фильм «Встреча на Эльбе» 1949 года (своего рода «идеологический вестерн» по пьесе братьев Тур) в толпе восхищенных и возбужденных зрителей!..

Наступало время ожесточенной наркотизирующей «борьбы за мир», борьбы против «поджигателей войны», куда было вложено столько благородных порывов, подвижничества, коварства, политического интриганства, самоотверженности и карьеризма; об этом писалось и произносилось столько искренних и неискренних слов, что вряд ли нынче мы готовы разобраться в этой длинной и запутанной истории. Я уже упоминал о пьесе Симонова «Русский вопрос» и о том многом, что из этого выросло, расти продолжало. Являлись миру совершенно хамские сочинения, вроде «Поджигателей» (1949) и «Заговорщиков» (1951) Николая Шпанова — автора упоминавшейся уже книги «Первый удар»… Конечно же, весь мой скепсис — поздний, тогда все воспринималось доверчиво и восторженно. А мама старалась ни в чем меня не разочаровывать, да и сама старалась верить, может, иногда и верила. Не знаю.

Словом, борьба, непрерывная борьба — «за что-то», «с кем-то», «против кого-то». Не помню хоть какого-то перерыва, просвета, чтобы не было лютого врага, причем как только к какому-то недругу начинали привыкать, отыскивался другой. Я не пишу политико-историческое исследование, но стоит заметить: наша истерическая страсть к переоценкам все еще не дает возможности представить себе реальное положение вещей. Была ведь в послевоенные годы в США Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, и Чаплину пришлось уехать. Разумеется, репрессий, подобных нашим, там не случалось и случиться не могло. Но в том историческом противостоянии святых праведников не оказалось ни с одной стороны.