Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

Несмотря на это неверие, лекарь он был отличный, только всегда использовал очень простые способы… и везло ему. Когда не мог помочь больному, бывало, что посылал его или к ксендзу Канту, или другому какому-нибудь благочестивому человеку.

— Пусть он благословит тебя и помолиться, — говорил он, — это лучше подействует, чем аптека.

И было так, как говорил, хотя ксендз Ян гневался и говорил, что у него нет такой благодати от Бога, чтобы приносить ею пользу.

Интерес к этим секретам природы немного укротил мою грусть и огорчение. Затем последовали иные события, которые нас всех горячо захватили, потому что в Кракове и во всём крае закипело, как в котле.

Но, прежде чем я начну о них рассказывать, должен сперва напомнить об одном человеке, который имел большое влияние на то, что будет происходить, хоть не хвалился этим.

Год или два тому назад вернулся в Краков из Германии, куда его отправляли на учёбу, сын влиятельных родителей, юноша рыцарского сословия, Остророг Ян из Великой Польши, которая вся, как я говорил, была предана королю. Как только он показался тут, в Кракове, громыхнула сразу весть, что он был мужем особенных знаний и большого ума. Некоторые хвалили его без меры, другие нападали на него за какие-то, как они говорили, недозрелые мысли, которые он очень дерзко бросил в свет.

Король, который о нём услышал, потому что говорили много, велел ему появиться на дворе, куда его привёл ксендз Лутек из Бжезия. Я видел его тогда первый раз. Трудно было встретить более красивого рыцаря, чем он, а у него была такая панская осанка, что если его переодеть в сермягу, лицо и движения выдали бы, что происходил из великой крови.

В глазах и на лице его был также прописан большой ум, некоторая степенность и серьёзность не по годам. В тот вечер, когда его привели к королю, наш пан, что с другими обычно времени не тратил и быстро от них избавлялся, с ним остался до позднего вечера при закрытых дверях на беседе. Не было никого, кроме него и ксендза Лутка. С уходящим король очень любезно попрощался на пороге.

Назавтра он прибыл снова, а в последующие дни был таким частым гостем, что это обратило взгляды всех. Начинали ему завидовать; предвидели большие должности, на которые и кровью своей имел права. Тут же не кровь, только разум его так высоко ставил у короля.

Откуда и как, не знаю, в недружелюбном к нашему пану лагере разошлась новость, что тот молодой Остророг привёз из Германии королю какие-то опасные науки и советы, как должен был управлять дома.

Ему приписывали то, что он надоумил короля, чтобы капитулам не давал самовольно избирать епископов и навязывать их себе из Рима; что уговаривал увеличить силу наёмников, преобразовать в послушное войско и использовать против строптивых силу, когда разумного слова не хватает.

Духовенство поглядывало на него с опаской и недоверием, чувствуя неприятеля. Остророга, казалось, не волновали ни те, ни другие слухи. У короля он был в явной благосклонности, впрочем, мало с кем общался, кроме нескольких учёных, которые было любопытно, что он привёз домой от чужеземцев. Этого он лишь бы перед кем не разбалтывал.

Король и королева так его ценили, что поначалу, когда несколько дней в замке его не видели, посылали за ним, скучали по нему. Закрывались с ним, как будто на тайный совет, откуда пошли эти недоверие и опасения.

В том, что о нём рассказывали, должно быть, была доля правды, вещь несомненная. Диспутируя с учёными, возможно, он мыслей не утаивал. Покачивая головами, утверждали, что из этих советов, даваемых королю, может вырасти великое несчастье.

В лагере тех, что были разгневаны на короля, потому что он не давал им собой командовать, особенно много говорили про Остророга, а в итоге, мнимые или реальные, пошли по рукам те советы, которые приветствовали криком ужаса.

Накануне дня святого Эгидия, на который был назначен съезд в Пиотркове, с обеих сторон поднялся сильный и грозящий перейти в бурю ураган. Это уже все видели.

Королю доносили, что Тенчинские, Тарновские, Мелштынские и другие, что раньше держались с кардиналом, метили прямо к тому, чтобы сбросить короля с трона и лишить королевства. Об этом громко говорили на дворе, повторяли слова тех, кто обсуждал средства, особенно Яна из Рытвиан, старосты Сандомирского, который был известен несдержанной речью.

С другой стороны, когда все те, кто держался с королём, начали стягиваться, вооружённые и многочисленные, а королевские полки и стражи получили приказ ехать с ним в Пиотрков, Тенчинские стали разглашать, что на них готовится покушение, что Казимир намеревается заключить их в тюрьму и судить за то, что хотели защищать свои права.

В эти часы, когда с обеих сторон готовились к гражданской войне между паном и его подданными, нашего короля нужно было видеть.

Нам, стоявшим вдалеке, гнев разрывал грудь, кипело в тех, кто любил Казимира; а он? Так спокойно это переносил, с таким ясным челом, как самое обыденное дело.