Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

Его величие и сила всегда были в том, что никогда гнева не показывал, как если бы стоял выше тех, кто там бросались и метались, а в своей силе был уверен, вовсе не заботясь о конце. Нужно было видеть тех, кто его окружал, кто советовал: Остророгов, Шамотульских, ксендза Лутка, Кмитов, Горьков, Чехела и других, как не имели минуты спокойствия, как неустанно бегали, совещались, угрожали, приносили новости, обдумывали средства, а, стоя среди этого кипятка, лицо короля не хмурилось.

Таким образом, все двинулись в Пиотрков, а мне также, когда я напрашивался, больше из любопытства, чем из нужды, в панский кортеж, дозволили их сопровождать.

Правда, что король ещё никогда с таким многочисленным и таким вооружённым отрядом не выбирался ни на один съезд. Это выглядело так, будто он ехал на войну, а по дороге он, будучи в хорошем настроении, охотился, как обычно, и, пожалуй, о своих собаках говорил больше, чем о том, что нас ждало в этом Пиотркове.

Когда мы туда прибыли, нас сразу поразило то, что и краковские паны, и бывшие на их стороне сандомирцы наехали такими кучами и с таким вооружением, что было негде разместиться.

Для королевской стражи место под лагерь вокруг замка наметили заранее, а краковяне ютились и располагались, как могли. Было очень тесно… Тем из панов, кто не привёз с собой корма для коней, хлеба для челяди, еды для продажи не хватало.

Уже с вечера, когда мы с Задорой пошли рассматривать город, можно было предположить, какая непримиримая готовилась борьба. Все будто бы свои, каждый, где упал, там сел, великополяне рядом с краковянами, вперемешку, но так все отделялись, косо друг на друга смотрели, словно хотели схватиться за мечи.

Проходя, вы слышали за собой:

— Королевская служба! Челядь его! А это наши!

Марианек пошёл к своим родственникам, которые прибыли с Тенчинскими. Его кисло приветствовали, почти не желая с ним говорить. С давними знакомыми от Мелштинского Задора заговорил по-своему дерзко:

— А что же вы так вооружились, или отсюда прямо на пруссов думаете идти?

Те ему на это отвечали:

— Голыми руками нас не возьмёте, мы не в такой безопасности, чтобы не быть готовыми.

— А кто вас думает брать? — отпарировал издевательски Задора. — Мне видится, что, если бы вы давали себя, никто бы вас не захотел.

Вечера в замке ксендз Лутек и Остророг объявили королю, что завтра против него выступят краковяне.

— Да ну, с Богом! — сказал король. — Послушаем!

До наступления дня королевские люди получили приказ на всякий случай быть готовыми и от замка не отходить. Другие, по-видимому, без ведома Казимира, в воротах и на дворе, у комнат короля, везде поставили двойную стражу.

Когда Тенчинские это увидели, их охватил ещё больший гнев… они начали тогда во всеоружии тиснуться в комнату заседаний, как если бы боялись нападения и намеревались защищаться до конца.

В самой комнате, когда вошёл в неё король, я не был, потому что туда лишь бы кого не впускали, и наступила ужасная давка, что и те, кто имели право там находиться, не все туда попали. Только издалека мы слышали голоса и сильный шум; король там пробыл долго. Потом рассказали, что там делалось. Вперёд вырвался всем известный быстрой и смелой речью староста Сандомирский и напал на короля, что он вооружается против своих рыцарей, что называет их своими неприятелями, что готовит на них засады. Он сказал королю, что Ян Куропатва, якобы с его руки, арестовывал едущих на сейм в Пиотрков землевладельцев и раненых держал под ключом. Дальше он упрекнул его в том, что всегда Литве благоприятствовал больше, чем Польше, и земли от неё отрывал.

Он так загорелся, видя, что король спокойно слушает, а другие пожирают его глазами, что решился упрекнуть пана в растрате казны, чеканке плохих денег, наконец пригрозил, что, если он будет управлять не по желанию землевладельцев, они не придут ему на помощь ни пожертвованием денег, ни жизни. После старосты Сандомирского другие, которые хотели взять голос и обещали, побоялись говорить.

Король, не показав гнева, закусил губы, пренебрежительно слушал, поглядывал сверху на оратора, и таким поведением внушил страх и уважение, закрыл им рты.

Остророг позже сказал, что, выступи король пылко, испортил бы своё дело, а хладнокровием всё спас.

Когда Ян из Рытвиан, весь дрожа, докончил речь, чуть ли не удивляясь своей дерзости и предвидя, какой конец ждёт это объявление войны, в комнате воцарилось молчание. Король не побледнел, не покраснел, как сидел, так медленно стал отвечать не Сандомирскому старосте, на которого даже не глядел, но всей комнате, словно считал её оратором.

Очень холоднокровно он объяснял, почему землю Луцкую позволил захватить Литве: потому что не мог в своё время её занять; вспомнил о деньгах, и наконец сказал, что любил Польшу не меньше, чем Литву, и обе страны занимали одинаковое место в его сердце.