Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

На рынке, в ратуше, в магазинах, на улицах останавливались люди, делились новостями, разглашая то, чего им было желательно: одним — близкая королевская победа, другим — унижение короля. Из того, что выше говорилось о краковском мещанстве, легко догадаться, что оно было полностью на стороне короля. Все желали, чтобы непомерная дерзость панов была укрощена.

Те же люди, что недавно, ни на что не оглядываясь, дали обезглавить двух духовных особ, принадлежащих к капитулу, и чувствовали, что духовенство забыть и простить им этого не могло, желали теперь, чтобы король вынудил его к послушанию, и Тенчинским верховодить над собой не давал.

В городе хорошо знали о том, что господа из Тенчина досаждали королю, устраивали заговоры против него, не давали ему покоя. Мещанство, чувствуя, что король на их стороне, становилось всё смелее.

Если бы паны из Тенчина и их союзники не были совсем слепыми и от долгой безнаказанности не привыкли к тому, что им всё сходило с рук, могли бы заметить, что их тут, как раньше, не уважали. Не снимали шапку перед ними и не кланялись, дорогу так быстро, как раньше, не уступали. Несколько заворчало, но на это не обращали внимания.

Из семьи панов из Тенчина Анджей, который имел в Кракове дом и часто там показывался, был одним из наиболее агрессивных. Немолодой уже, рыцарского ремесла, лагерный человек, больше привыкший к войне, чем к спокойному обхождению с людьми, был известнен грубостью и резкостью.

Знали его по этому. Не любили их всех, но Анджея мещане и боялись, и не выносили.

В замке я почти никогда его не видел, потому что он там редко гостил; любил у таких только останаливаться, которых особенно уважать было не нужно. Самым милым ему товарищем была шляхта из-под той же хоругви, которая его сопровождала.

На улицах он не раз устраивал склоки. Ему ничего не стоило громко обругать, высмеять, толкнуть мещанина и купца. Казалось, что для него то, что не было шляхтичем, герба и клича не имело, то и человеком называться не могло и ни на какие отношения претендовать. Как огня его боялись и избегали, потому что многим досадил.

Было это в июле следующего года. Король, занятый в то время войной с Пруссией, был под Иновроцлавом, а мы при королеве в замке, потому что она недомогала. Это был четверг, как сегодня помню, а день жаркий, так что от нечего делать и не желая задыхаться в душных комнатах мы вышли на валы. Марианек был со мной, потому что ему часто хотелось вырваться в город и он был рад найти себе товарища для прогулки.

Он тогда говорит мне:

— Что если мы сходим на холодное пиво к Михне?

Я был ни за, ни против этого.

Он потянул меня за собой и, напевая, положив руки в карманы, предшествовал мне.

Мы шли по городу, осматриваясь. Улицы кишели людьми, как это обычно бывает после жаркого дня, когда наступает прохлада. Улицы были полны. Так мы шли, смеясь и шутя, и постепенно дошли до рынка.

Там с Сукенниц, из магазинов, из лавок, отовсюду наплывал люд и было шумно. Смотрим — собираются зачем-то кучками у ратуши, а некоторые поднимают руки и что-то выкрикивают. Было нетрудно понять, что что-то случилось, о чём разговаривали, сильно хватаясь за сердце.

В самих дверях ратуши стояла огромная толпа, стиснутая, точно что-то ожидающая. Из неё слышались какие-то голоса, но мы их понять не могли.

Марианек, которого всегда свербило сунуть нос куда не следовало, побежал. Я, желая его задержать, побежал за ним.

Мы не заметили, как люди нас сжали, окружили и мы оказались в толпе, которая колыхалась, как волна в бурю. Я слышу вокруг восклицания: «Что случилось?» Другие говорят: «Клеменс, оружейник, как безумный побежал в ратушу».

Тут, когда договаривали эти слова, из ратуши вырвался тот, о котором говорили, Клеменс, с непокрытой головой, волосы разбросаны, одет он был, как дома при мастерской, в кожаном фартуке, с молотом за поясом. В городе этого оружейника все знали, давали ему работу и в замке, потому что был лучше всех, и знал это. Мало кто мог обойтись без него, потому что никто так усердно не занимался разного рода оружием, и не знал его лучше, чем он. Побитое на турнирах оружие он не раз так умел выпрямить и отполировать, что становилось, как новое. Из того общения с людьми, которые в нём нуждались, а не раз были вынуждены просить, чтобы принялся за работу, приобрёл Клеменс великую смелость и ни кому не кланялся, скорее велел себе кланяться, когда в нём кто-нибудь нуждался. Человек был известен тем, что никому не давал собой верховодить, не боялся ни советников, ни войта, но сердце у него было доброе, был деловитый и за бедных с радостью заступался. Его слово, когда говорил, значило много. Цеховая челядь, ремесленная, смотрела на него на собраниях как на своего главу и вождя, дожидаясь кивка.