Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

Но в ней уже чувствовалась гроза и то, что нелегко волны затихнут. Я всё время был заперт в этих тисках и собой ещё не владел. Мне хотелось вырваться, как можно скорей дать знать в замке, но шага сделать не мог. Меня толкали и бросали мной то влево, то вправо; а хуже того, Марианек где-то остался или отбился. Не было его видно.

Один среди незнакомой толпы я был как в бане.

Меня так сжали, что я едва мог справляться с удушьем, и сам не знаю, как очутился у ратуши.

Советники стягивались со всех сторон, кто в чём стоял, когда ему дали знать: одни в кафтанах, другие в платье, наброшенном на один рукав, запыхавшиеся, испуганные. Писари, войт, магистрат пробивались через толпу в комнату совещаний, на улицах их преследовали криками, хватала рассвирепевшая толпа, требующая мести за Клеменса. Некоторым грозили кулаком.

— На то мы вас выбрали… защищайте теперь.

В беспокойном ожидании прошло мгновение; народ не только не думал расходиться, скорее всё большие толпы его наплывали… ярость, гнев росли. Я смотрел не первый раз в жизни, как раздражённая лишь бы чем чернь собирается в толпу. Там уже ни слово, ни разум ничего не значили. Один подстрекает другого и хочет его переусердствовать; рождаются всё более горячие слова, а от крика до кулака недалеко. Потом любой безумец замахнётся рукой и даст знак, и все бросятся.

Вокруг меня мещане начали роптать:

— Посмотрим! Послали советников к королеве, посмотрим, что скажет. Не даст она правосудия, тогда его себе учиним сами, хоть бы жизнь пришлось отдать! Кровь за кровь, как хамов нас тут хлестать будут.

От этого крика толпа становится всё более яростной. Кто хотел вставить более разумное, более холодное слово, того перекрикивали, был вынужден замолчать. Напротив, уговоры действовали ещё хуже, точно как в бане, когда льют воду на раскалённый камень и идёт пар. Я тут уже точно и понять не мог и уловить, что говорили. Королева в замке, которая в то время надеялась родить, знала уже, что на рынке кипело. Звали в совет Пеняжку, подчашего Обулца и маршалка.

Но те вовсе не ожидали, чтобы из этого могла вырасти опасность, а может, для них, Боже упаси, не очень важны были паны Тенчинские, если бы даже им непоздоровилось. Испуганная королева приказала известить советников, что торжественно объявляет и даёт восемьдесят тысяч гривен поруки, что завтра, так как уже наступала ночь, дело рассудит, согласует и уладит.

Советников это не успокоило; они объявили, что тут надо что-то сразу предпринять, потому что ужасно раздражённый народ сдержать трудно.

На что им староста Пеняжек сказал:

— Ваше дело — мещан привести в себя, вы за всё отвечаете.

Советники, которым это упало на плечи, вышли весьма возмущённые и недовольные.

Кридлар постоянно кричал:

— Будь что будет… у нас нет сил.

Тут у замковых ворот ждал их народ с предводителями: несколько более значительных купцов требовали усмирения, помощи. Затем Кридлар бросил им в глаза то, с чем вернулся.

— Королева, а скорее староста, отделался от нас честным обещанием. Мы уже сами не знаем что делать. Пожалуй, мы должны свершить правосудие, на какое нас хватит.

Тут от слова к слову, когда один передавал другому, что делать, а никто не мог эффективно помочь, умы распустились и распоясались так, что их никакой силой сдержать было нельзя. Клеменс с Лургом и Шарлангом, который должен был пойти домой, дабы исчезнуть с людских глаз, побитый и окровавленный, специально стоял и кричал, что справедливости нет, что рыцари белым днём на улицах убивает мещан.

У тех, кто на него глядел, переворачивалось сердце; у кого что было в руках, начиная от ржавого корда до обитого прута, до вил для навоза, каждый побежал, готовый бить и убивать.

Было двадцать три часа, опускался вечер; город, который должен был затихнуть, всё страшней, всё громче, всё фанатичней оживлялся.

На улицах было слышно одно:

— Бей, убивай!

Вот только никто ещё не начал и не дал сигнала.

Советники уже ни отпираться, ни настаивать не смели, заботясь о собственной жизни, а тем людям, что были с ними, приказывала толпа. Тешнер, художник Войтек, Шарланг, которых в каждой уличной стычке можно было встретить на первом месте, тут также подливали масла в огонь.

Никогда в жизни я не бывал на таких беспорядках, тревожился за себя и за Марианка и не предвидел, как закончится страшная заварушка; не в состоянии ещё вызволиться из этих живых уз, в которые попал, я защищался только от удушения и давки. В этой толпе, которая наполняла почти весь город как бы одним телом, что содрогнулось на другом конце улицы, тут же из уст в уста перебегало, передавалось, стократно отбивалось. Чего глаза не видели, невольно улавливало ухо.

Сначала начали кричать, что советники весь народ созывают под ратушу, но тот так же хорошо, как всё, заполнял рынок. Вертельники давно уже закрыли городские ворота и поставили в них сильную стражу, для того, чтобы живой души не выпускали, потому что виновник мог бы ускользнуть.