Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

Он долго мне не давал ему ответить, и когда я начинал, он заново повторял своё. Мне было важно только то, чтобы хоть несколько свободных часов было в день, потому что я всегда хотел чему-то учиться, имея в виду то, что, может, когда-нибудь попаду к королевским детям.

Наконец наука манила меня ряди неё самой, и, имея перед собой закрытыми другие дороги, в ней я искал утешение и спасение.

Староста признавал правильным моё желание, но в то же время предвидел, что так как он днём и ночью на этой старостинской службе покоя не имел, так и мне за неё ручаться не мог.

Словом, разговор так путался, что, по-видимому, и он не ведал, что я ему обещал, и я не мог понять, что меня ждало. Окончилось на том, что я просил, чтобы мы взаимно в течение квартала испытали себя. Он согласился на это.

— Я уверен, — прибавил он, — что вы мной будете довольны. Я суров, требую порядка и дисциплины, но на сердце можете рассчитывать. О! У меня всё тут как в лагере по кивку, в шеренге… но никому вреда не делаем и принимаем во внимание человеческую слабость.

Потом сам староста хотел отвести меня в предназначенное мне помещение. Оказалось, однако, что в нём бондари рассохщиеся бочки и посуду обручами набивали, кто-то вынул окно, лавки стояли целые, но, кроме них, ни кровати, никаких вещей не было.

Поднялся о том во всём доме ужасный шум. Кто там посмел без ведома старосты бондарей разместить, так опустошить комнату. Позвали маршалка, тот вину свалил на ключницу, та — на слуг, а в конце концов выдали наистрожайший приказ, чтобы до вечера было чисто как в стёклышке.

Мне не очень хотелось этому верить и он сам, сомневаюсь, чтобы этому верил, но он требовал сиюминутного переезда, так что едва по причине Велша я отпросился до завтра. Столкновение с моим доктором прошло гораздо легче, чем я ожидал; он молча меня выслушал, покачал головой, проговорил что-то и добавил:

— У тебя непостоянный ум… а только камень на месте обрастает. Будешь так из угла в угол перебрасываться, никогда не согревая места, и пропадёшь напрасно; знать всего понемногу, значит, на глупость работать… но что поделать с темпераментом? Темпераменты есть тиранами. Трудно! Трудно! Иди же с Богом!

Он засмеялся.

— Ты у меня только научился один пластырь накладывать.

Он дал мне поцеловать руку и через минуту вернулся к книжке.

Казалось, что, действительно поняв мой темперамент, он был к этому готов. Остаток дня я провёл в городе со знакомыми, желая насладиться свободой, так как предвидел, что, раз запрягшись у старосты, у меня не много будет времени для себя.

Назавтра, когда я притащил туда свои щуплые узелки, нашёл комнату ещё без окна, на полу бондарьские инструменты, но в углу стояла кушетка, опёртая ногами о стену, и стол, отдельно ножки, отдельно столешница ждал меня. Болтливые слуги с непричёсанными волосами даны мне были для услуг, они много болтали, но, вырвавшись из комнаты, не возвратились.

К счастью, я привык сам себе служить, а маршалек также принял окно к сердцу, и в конце концов приказал привести комнату в порядок.

Мне дали знать, что староста уже три раза за мной присылал, поэтому я пошёл к нему. Во вчерашней комнате было то же самое сборище людей. Официальный писарь сидел за столом, грызя перо, мне предназначили место за панским стулом и у уха старосты.

— Привыкай прислушиваться, потому что не так легко справляться с таким количеством дел.

Хуже было то, что, действительно, дела не приходили в порядок одно за другим, но все вместе сбивались в один запутанный клубок. Кто-то говорил, другой его прерывал, староста звал третьего, вспомнив о четвёртом, этого бросал, люди возвышали голоса, пытаясь перекричать друг друга; словом, это был судный день.

Староста топал ногами, ругался, но сам этот беспорядок увеличивал. Я стоял так с час за большим креслом пана, но мало чему научился. Затем вбежал придворный, призывая к королю; Пеняжек вскочил и тут же вышел. Мне там уже нечего было делать, но он приказал мне остаться и ждать его.

Писарь, Солтысов сын, из околиц Бохны, парень умный, когда вышел пан, на меня вовсе не обращая внимания, взялся за дела, прибывшие с которыми люди не уходили.

Быстро и умело он прослушивал жалующихся и просящих, я видел, как ему тот и этот что-то всовывал в ладонь, а он писал для себя на бумаге, и через полчаса комната опустела.

Мы остались одни, он насмешливо посмотрел на меня.

— Что вы, милостивый пане, будете делать при старосте, — сказал он, — этого я не знаю. Я полагаю, что, пожалуй, слушать его жалобы и доверенные письма к сыну писать. Не было бы тут такой уж работы, если бы порядок какой-нибудь был, но староста никогда его не наводит… а если бы был, то сразу его нарушит.

Он усмехнулся.

— Пан он хороший, но самому себе строгий неприятель.

Староста, который сию минуту должен был вернуться от короля, поехал тем временем в город, пошёл в ратушу, дал себя пригласить кому-то из землевладельцев и приехал домой только поздним вечером.