Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

— Король, не передать словами, как мучается, — говорил Шишло, — а мы, которые каждый день на него смотрим, знаем это лучше других. Пока князь рядом с ним, а он старается отходить как можно реже, позволяет внушить себе, что тот хочет, вздыхает, но соглашается; остаётся потом один, чуть ли не кровавым потом обливается, взвешивая то, что ему угрожает. Если бы даже не ему, а кому-нибудь другому ежедневно с утра до вечера постоянно забивали голову тем, что все покушаются на его жизнь, что тайно приносят клятвы, что ему грозят сбросить с трона или ещё хуже… его в конце концов охватит тревога. Ночью король вскакивает с криком, потому что ему кажется, что он в опасности.

Поедет на охоту, войдет в замок, каждый человек ему подозрителен. Окружается стражей, как никогда. Желая постоянно удержать его в этом страхе, Глинский придумывает небылицы, приказывает своим говорить и свидетельствовать так, как их научил. Если не может сам стоять на страже, ставит Дрозда, который является его правой рукой. Даже нашему епископу Табору, которого король уважает и которому верит, он запретил доступ, не пускают его, потому что знают, что он против него. В этом страхе, неопределённости у нашего государя испортилось здоровье, он потерял веселье, спокойствие ума, смотреть на него — жалость охватывает.

— Чем это закончится, как вы думаете? — спросил я Шишлу.

— Хуже некуда, — ответил он, — потому что бедного короля так облажили, что он не может от них уйти. Глинский, поскольку ловкий и деловитый, во всём заменяет короля, умеет ему послужить и так ведёт себя, что без него тот не справился бы; он стал незаменим. В любом деле, прежде чем оно разрешится, зовут князя Михала, без него ничего не делается. Он чувствует себя нужным, а так управляет им, чтобы им быть. Если война, он вождь; когда нужно вести переговоры, он советник, он посол, он судья, он всё.

Таким образом Шишло более или менее мне положение обрисовал, на что даже нечего было ответить. Я спросил его, можно ли мне хоть поклониться моему бывшему господину.

— Если князь пустит, — сказал Шишло, — потому что и в этом его нельзя обойти. В каких отношениях был он с вами раньше?

— Ни плохо ни хорошо, — ответил я, — я слишком маленький для него, чтобы он на меня смотрел.

— Вы приехали из Кракова, — сказал Шишло, — этого достаточно, чтобы вызвать недоверие, так как всё, что идёт из Польши, князю подозрительно. Он знает, что, кроме Цёлка, у него там одни враги. Но, — добавил он, — знаете что? Король ежедневно, когда хорошая пора, сразу идёт на мессу в собор… встаньте на дороге. Если он поднимет глаза и увидит вас… наверное, спросит.

Трудно описать, сколько он потом мне ещё мелочей про бедного короля наговорил. Из этого было очевидно, что он чувствовал себя очень несчастным, и что даже здоровье, несмотря на большую силу и крепкое телосложение, начинало хромать. Поэтому из одной привязанности к крови своих панов я хотел посодействовать тому, чтобы вырвать короля из этого рабства русина.

Ни в чём Шишле не признаваясь, на следующий день я стоял на дороге к костёлу. Мне очень посчастливилось. Александр, увидев меня, кивнул, чтобы я приблизился.

— Из Кракова? — спросил он.

— Я был у себя в деревне (я должен был солгать) а тут у меня дом. Я не хотел покидать Вильна, не поклонившись моему господину.

Сказав это, я поклонился ему в ноги.

Он добродушно улыбнулся, но сразу же, будто что-то вспомнив, тревожно оглянулся, дал знак и поспешил в костёл.

Вечером меня позвали к королю. По дороге я замечал новых людей: русинов Дрозда и князя Михала, увивающихся около Александра.

Когда я пришёл, а народу было немного, король, снова оглянувшись, со страхом мне шепнул:

— Вы слышали?

Я притворился, что не знаю, о чём он спрашивает.

— Заговоры на мою жизнь! Кто? Литвины?

Тут он начал мучительно качать головой.

— Милостивый король, я никогда этому не поверю.

Он начал горячо и быстро доказывать, что не ошибался, но его речь была спутанной. Я молчал.

— Если бы не князь Михал, — добавил он потихоньку, — меня бы уж не было. Этот один мне верен, всё на нём.

И, подняв сжатый кулак вверх, он показал его мне… будто хотел сказать, что Михал имел силу; а потом осторожно оглянувшись вокруг, приложил палец к губам.

Разговаривать с ним не представлялось возможным, но я мог приглядеться к тому, что делалось, потому что на меня мало обращали внимания. Я специально прибег к хитрости, зная, что там все поляки и приезжающие из Польши были в подозрении; поэтому я надел одежду такого кроя, какой носили в Литве, а речь всегда у меня была здешняя.

Рассматривая королевское окружение, мне было легко заметить, что со всех сторон были расставлены сети, тайная стража поставлена так, чтобы без Глинского, Дрозда и его сообщников никто к королю доступа не имел, особенно наедине.

Александр, как всегда, был послушен и ради мира слушал тех, кто стоял ближе других к нему и избавлял его от заботы думать и говорить; теперь он стал почти бессильным инструментом в их руках. Он всё сдавал на князя Михала, без него ничего делать не смел, а Глинский вертел им, как хотел.