Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Что из него теперь стало, из этого храброго и ловкого всадника, охотника и фехтовальщика, когда без помощи он с трудом мог подняться с сидения, и пройти через комнату было ему нелегко, не опершись на что-нибудь или кого-нибудь!

Я же, благодаря Провидению, за то, что выстрадал, обильно и сторицей был вознаграждён Кингой. Хотя на моих висках были седые волосы, сердце благодаря ей помолодело.

То, что произошло на Люблинском сейме, не стоит записывать, потому что духовенство со светскими панами, сенаторами всё время лаялись за свои права, за место в палате, за то старое преобладание класса, которого вернуть уже не могли, потому что король Казимир уже его сломал, доведя до справедливой меры.

Из Люблина доносили, что король постоянно болел, ложился, и как в Люблин влачился немощный, так его оттуда взяли на Литву в Вильно, не сильнее, чем был. Это как раз было на руку Глинскому, потому что ум, обеспокоенный болезнью, тоже ослаб, и его было легко контролировать.

По наущению Глинского вызвали тогда человека, о котором разное по свету говорили, потому что одни разглашали, что он чудотворец, другие считали шарлатаном.

На самом деле никто не знал, кто это был, потому что он сам называл себя греком из княжеского рода Ласкарисов, хоть, по-видимому, был простого происхождения и родился на нашей земле. Тот, неизвестно откуда приехав в Олкуш, а потом к некоему Балинскому, женился на его дочке и поселился у него в деревне; вдруг он прослыл как великий доктор, равного которому Корона не имела.

Славный бубен за горами, говорят, также и этот Балинский в устах легковерных людей так прославился, что к нему приезжали из далёких земель, а особенно богатые мещане из Кракова. Шли к нему в Балин, бедно ютясь в холопских хатах, те, которым он лекарствами и чарами много обещал, а когда слепой курице зерно попалось, умели этим пользоваться.

Текли люди и деньги, а доктор-чернокнижник с богатейших брал не менее ста золотых червонцев, отсюда его прозывали Сотником. В Краков же, хоть бы ему там и двести кто давал, он не решался ехать, потому что другие лекари скоро бы узнали, кем он был.

Тогда князь Глинский, по-видимому, услышав об этом Балинском, наперекор пану Мацею из Блония, которого не любил, рекомендовал его королю, и немедля за ним отправили, чтобы приехал помочь.

Посланец, у которого не было с собой столько денег, должен был сначала взять взаймы триста злотых, потому что иначе этот чудотворец поехать не хотел. Кроме того, ему нужна была вся королевская аптека из Кракова, которую повезли за ним на фуре.

Прибыв в Вильно, когда его князь Глинский сразу взял в свою опеку, когда его привели к королю, он сразу объявил, что доктора не понимали болезни и замучили государя плохими лекарствами, и только он это должен исправить. Пан Мацей из Блония должен был терпеть это и молчать.

На следующий день комнату в нижнем замке переделали для короля в баню, в которую принесли в котлах и горшках разные травы и коренья, и над этим травяным паром держали больного, которому, чтобы сильнее потел, давали крепкого вина, особенно мальмазии.

Король, который уже и так был слаб, практически потерял сознание, так что его должны были приводить в себя. Доктор Мацей сразу побежал к канцлеру с тем, что лекарство было опаснее болезни, чтобы ему не давали мучить пана, но и Глинский, и сам король слушать этого не хотели.

Поэтому так продолжалось дальше, а чем дальше, тем хуже, на что не обращали внимания, потому что Глинскому, может, в это время нужно было избавиться от государя и самому всё захватить.

Только сильная натура и ещё не преклонный возраст позволили ему довольно долгое время выдерживать болезнь, огорчения и лекарства, какими тогда кормили короля, не давая ему отдыха. Канцлер Ласки, королевский лекарь, все бывшие там поляки, нападали на шарлатана, видя, что король чувствует себя всё хуже, но Глинский его защищал и прикрывал.

Тем временем от татар, нападение которых давно обещали и боялись, приходили вести, что они большими отрядами шли на Литву, а было не с кем и некому идти против них.

Из литовских гетманов, кроме самого Глинского, почти ни у кого не было людей, другие заболели или разбежались, уходя от преследования князя Михала, который всё сам хотел захватить.

После крестин моего мальчика я спокойно сидел в Кракове, совсем даже не думая оттуда выезжать, когда от канцлера Ласковского мне принесли письма, в которых он ради ран Христовых заклинал меня, чтобы я немедленно приехал ему в помощь, никому не говоря, к кому и с чем еду.

Это случилось так невовремя и не на руку, когда мне было бы приятней сидеть дома и поглядывать на колыбель, что я чуть волосы на голове не вырвал. Но в конце концов я понял, что человек живёт не для себя одного, должен служить родине, и хотя бы долгие годы провёл на службе, всегда должен появиться по зову, иначе его стоило бы назвать предателем. Без особенной радости мне пришлось сесть на коня и в худшее время года пробираться в Вильно.