Воспоминания петербургского старожила. Том 1

– Искоренять привычки некрасивого свойства, – заметил Иван Никитич, хлебая суп серебряною ложкою русской формы, – всего лучше поркою. Например, как ежели всыпать дюжины две горячих моей Верке или моему Митьке, то…

– Ах, Иван Никитич! – сказала ее превосходительство. – Какие ужасные имена!..

– Имена, во святом крещении данные, – отозвался Иван Никитич, – только на русский лад сокращенные. А все наше русское, отечественное – благодать небесная!.. Мил мне русский человек в своей натуральности…

За обедом почтенный Иван Никитич любил рассказывать много и красно. Рассказ сыпался у него за рассказом, анекдот за анекдотом. Из многочисленных рассказов его, слышанных мною в различное время, я приведу здесь, не желая утомлять читателей, только три анекдота, характеризующих генерала, причем постараюсь сохранить в рассказе и самые выражения, и манеру Ивана Никитича. Анекдоты эти: «Носовой платок», «Случай с Коленкуром» и «Пирог с грибами», конечно, не забыты еще в Петербурге весьма многими, слышавшими анекдоты эти из уст самого генерала-инвалида.

– Вишь, сквернит тебя одно воспоминание, – сказал Иван Никитич, обращаясь к своей супруге, – что люди русские без платка носового, или немецкого шнюпфтуха[758], просто пятерней, Господом Богом данною, нос высмаркивают?

– Дело вот как было, – начал Иван Никитич, управляясь на тарелке с заливным очень ловко какою-то особенного устройства вилкою и притом говоря: – Был, вишь ты, я на службе полицейской в столице Санкт-Петербурге и занимал должность частного пристава[759], продолжать занимать какую счел просто как бы делом непристойным для русского воина, понюхавшего дыма боевого под Аустерлицем, Фридландом и прочая, чего ради, узнав о назначении графа Михаила Илларионовича, нашего генерал-губернатора, главнокомандующим действующей армии, явился к нему проситься в ряды русских воинов для защиты прелюбезного нашего отечества. Приемная зала была битком набита, все желающими, как я, поступить в военную службу, и все-то больше была голь перекатная: беднейшие отставные приказные, наша братья бурбоны[760], разные недоучившиеся ребята в рваных сертучишках и таковых же сапожишках. Ну не было ни одного между всем этим людом человека сколько-нибудь поприличнее да попорядочнее. А в эту пору в Питере насморк был повальный. Чиханье шло на славу!.. И достойно внимания, что из всех этих просителей, толпившихся в генерал-губернаторской зале, ни одного не было такого, который бы при чихании употреблял носовой платок, все довольствовались прародительской пятерней. Покойный Михаил Ларионович был отчасти от природы, а отчасти по воспитанию своему брезглив, и это сморканье, со всеми своими последствиями, весьма дурно действовало на него. Он морщился, жмурился, отворачивался, как вдруг сам мгновенно заразился насморком: чих, чих, чих, чих, конца не было. Его сиятельство спешил за платком в карман уберрока[761], ан разбойник камердинер забыл вложить шнюпфтух-то в карман; Михаил Илларионович хочет дать приказание о платке; но насморк не свой брат: одолел его, одолел окаянный. К счастью, у меня в кармане был запасной платок, и я поспешил его ему представить. Никогда не забуду той приветливейше-любезной улыбки, какою седокудрый одноглазый старец отвечал на мою находчивость, которою он усердно воспользовался и после сказал мне: «Никогда не забуду, как ты меня из беды, друг, выручил: я бы просто не знал, что делать, чиханье так и душило, а пятерни ни за что на свете я не употребил бы». А вот, коли бы наш бессмертный спаситель России был в своем детстве воспитан чисто по-российски, а не по-французски, так пятернею, праотцами нашими нам завещанною, он воспользовался бы, не дожидаясь моего платка в ту пору. Ха! ха! ха! Моя благоверная крепко недолюбливает этого анекдота[762].

Рассказ о Коленкуре состоял в следующем: