Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Присущее ему чувство любви своего очага, столь мало свойственное молодым светским людям, особенно той эпохи, делало то, что он находил удовольствие собирать иногда добрых, самых коротких приятелей своих у себя и угощать их ежели не роскошно, то с самым милым и радушным, чисто русско-хохлацким гостеприимством. При этом развитии чувства любви своего очага или угла, как хотите, он отличался сильным расположением к комфорту, заметным с первого мало-мальски наблюдательного взгляда на его житье-бытье, носившее тип щепетильной и самой утонченной порядочности, элегантности и опрятности, никогда почти не встречаемых в квартирах молодежи, особенно, повторяю, того времени и преимущественно военной, как бы щеголявшей тем, чтобы жилые комнаты носили на себе печать самого отчаянного беспорядка и хаоса. Круг знакомства Синицына был довольно многочисленный, но принадлежал к тому разряду петербургского общества, опять-таки повторяю, того времени, где на вечерах, обильных офицерами второстепенных гвардейских полков, артиллеристами, инженерами и особенно так называемыми тогда «путейцами»[1274], этою неизбежною принадлежностью всех танцовальных вечеров тогдашней чиновной аристократии, появление молодого кавалера в скромном, но элегантном конногвардейском вицмундире со щегольскою треугольною под мышкой шляпою, при длинном белоснежном султане, концами своими почти касавшемся колен, производило эффект необыкновенный, заставлявший ахать сентиментальных дочек штатских генералов и приводить в отчаяние обычных кавалеров этих вечеринок, совершавшихся в Большой Коломне, на Васильевском острове, в Измайловском полку и в залитеинских улицах. Эти вечеринки средней руки имели в те времена своего жестокого Ювенала в лице покойного Ивана Ивановича Панаева, довольно метко описавшего их в своих повестях «Онагр»[1275] и пр., печатавшихся в возникших тогда «Отечественных записках» и в различных альманахах и сборниках, а потом и в «Современнике».

Здесь опять поговорка древних о первом в деревне имела для моего доброго Афанасия Ивановича обаятельное приложение, почему он, естественно, предпочитал эти вечера, с масляным или спиртовым кенкентным освещением, тем великосветским балам и раутам, на которые стремились самые блестящие из его однополчан, равно как кавалергарды и лейб-гусары, и где ему, конечно, привелось бы быть тем, что те же древние называли последним в городе. Замечу, однако, что из числа знакомых Синицыну петербургских домов того времени был один дом, именно дом П. Н. Беклемишева, замечательный тем, что в его танцовальной зале по воскресеньям, благодаря исключительному положению и своеобразному характеру почтенного старца-хозяина, можно было встретить необыкновенно смешанное общество, начиная с фельдмаршала князя Варшавского[1276] и обер-шталмейстера князя В. В. Долгорукова и оканчивая подчиненным хозяину дома придворным ветеринаром Гонихманом и весьма тогда еще не заметным фортепианистом Бернаром. Но достойно внимания, что радушный хозяин умел сделать так, что всем у него было свободно как дома, а с тем вместе весело и приятно.

Добрый Афанасий Иванович из всего своего знакомства в домах разных действительных статских советников, отставных генерал-майоров и контр-адмиралов, равно как наезжавших на зимний сезон в столицу помещиков, искавших женишков для дочек или имевших делишки в столичных присутственных местах, почти только исключительно в доме Петра Никифоровича Беклемишева мог видеть очень близко многих представителей того истинно высшего общества, которое, конечно, не отталкивало его, но от близкого соприкосновения с которым он сам умел благоразумно уклоняться. Здесь-то, в этом-то добром, чисто русском старинном гостеприимном доме, как я сказал в начале этой статьи, я познакомился с моим любезным Афанасием Ивановичем, тогда еще очень юным корнетом, только что вышедшим из юнкерской гвардейской школы. Мы с ним как-то очень легко сошлись и, против моего обыкновения не легко вводить под свой домашний кров новых знакомых, я познакомил его в моем семействе, где он был всегда с первого дня принят как родной. Синицын был постоянным и самым интимным нашим гостем до того времени, как в сорок шестом году, переименованный из ротмистров гвардии в подполковники Орденского кирасирского полка, он оставил Петербург с целью быть ближе к своему имению. Несколько времени мы с ним переписывались. В 1848 же году, как я к прискорбию своему узнал от общих наших знакомых, добрейший Афанасий Иванович в Воронеже умер от бывшей там холеры.

В ту пору, о которой я теперь пишу, т. е. в зиму 1834–1835 года, мы с Синицыным беспрестанно встречались на различных вечерах и балах и нередко даже являлись вместе, так что некоторые короткие знакомые наши называли нас inséparables (неразлучными). Даже дошло до того, что все кадрили мы не иначе танцовывали, как будучи визави один другого.