Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Я сознался, что стихов тех наизусть не помню. Воейков обыкновенно редко вспоминал свои прежние стихотворения и скорее любил с особенным жаром только повторять свои новейшие современные сочинения и особенно те, которые относились к его журнальной войне с Гречем, Булгариным, Полевым, Сенковским, Надеждиным, Бестужевым, Строевым и другими, войне, которую [он] вел под рубриками то «Хамелеонистики», то «Пересмешника», то «Журнальных заметок», где, правду сказать, между массой пошлостей и дрязгов было немало едкости и сильного яда. Но беспристрастие всегда тут было на заднем плане, потому что, хотя Воейков преследовал хамелеонство в других, сам в него впадал беспрестанно, увлекаемый своими симпатиями и антипатиями. Все писавшие и печатавшие в то время больше или меньше испытывали эту эластичность воейковских мнений и действий и слабость его памяти. Между прочими и мне привелось быть то предметом усиленных, гиперболических похвал Воейкова, то жертвой озлобленных нападений и оскорбительных выходок его. Газета «Северный Меркурий» безустанно вела у себя на своих жиденьких столбцах перечень всех воейковских барометрических перемен. Между прочим журнальчик этот постоянно указывал на два противоположных мнения Воейкова о книжечке в стихах «Марфа Власьевна Томская», сочинения М. А. Бестужева-Рюмина[482]. Книжечка эта, когда автор ее, в 1828, 1829 и отчасти в 1830 годах, давал много своих стихов «Славянину», была расхвалена до небес; а как только автор перестал безмездно (как и все тогда, впрочем) сотрудничать Александру Федоровичу, он ту же книжку на столбцах своих «Литературных прибавлений» предал анафеме и ругал наповал так резко, как только умел ругать один Воейков[483], писавший под псевдонимами: Кораблинского, Феоктиста Нагайкина, Лугового[484] и пр. В отместку Бестужев постоянно печатно называл журналец Воейкова «Макулатурными», а не «Литературными прибавлениями к Русскому инвалиду»[485].

Однако я теперь незаметно сделал большое отступление. Возвращаюсь к разговору моему с Воейковым, какой я имел в первую пятницу, пришедши к нему чересчур рано, когда еще не было гостей в сборе. Я так рано тогда пришел с целью извиниться в том, что не могу быть в эту пятницу его гостем, а между тем забеседовался и совершенно нечаянно остался во весь вечер, часов до двух почти ночи, причем у Воейкова по обыкновению угощали общество в изобилии чаем со сливками или лимоном, или ромом, ad libitum[486], с булками, сухарями, сайками, калачами и различными хлебными печеньями; часов же в 10–11 подавали горячий и холодный ужин, весьма сносный, с винами ежели не высшего, то порядочного качества. И этот-то ужин способствовал оживлению беседы, причем сыпались рассказы, новости, сплетни, экспромты (немедленно записываемые Воейковым для напечатания их в первом же нумере его периодического издания). В это же время иные, подзадориваемые хозяином-угостителем, писали на ломберных столиках, снабженных не колодами карт, а всеми принадлежностями письма, целые статейки в прозе и стихах. В числе таких борзописцев, помню, особенно отличались: барон Розен, Лукьян[487] Якубович, А. Грен, старик Степан Васильевич Руссов, страшный гонитель Полевого, и некоторые другие.

Итак, Воейков, объяснив мне, по своим понятиям, определение зверька-барича, продекламировал, со свойственным ему монотонным завываньем, стихи свои, которые, право, и нынче нельзя сказать, чтобы были плохи, хотя им теперь, в 1871 году, 66 лет. Вот они:

…не могу я вытерпеть никак,
Чтоб воспитанный французами дурак
Чужим достоинством бесстыдно украшался
И предков титлами пред светом величался.
Пусть праотцев его сияет похвала;
Пускай в истории бессмертны их дела;
Пускай монархи им, за верное служенье,
Пожаловали герб, дипломы в награжденье:
Гербы и грамоты в глазах честны́х людей —
Гнилой пергамент, пыль, объедки от червей,
Коль предков славные являя нам деянья,
В их внуке не возжгут к честям поревнованья,
Когда, без славных дел тщеславием набит,
Потомок глупый их в презренной неге спит;
А между тем сей князь, боярин этот гордый,
Надутый древнею высокою породой,
Глядит, как будто он нас царством подарил, —
И Бог не из одной нас глины сотворил[488]

.

VII