Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Входить в большие подробности à la Бальзак или à la Вашингтон Ирвинг, Купер и Вальтер Скотт о квартире и о меблировке А. Ф. Воейкова я положительно не нахожу нужным, потому что, кажется, из всего, что сказано теперь, читатель имеет понятие достаточно полное о жилище этом, чтобы по жилищу судить о самом хозяине, как это допускается некоторыми старинными нравоописателями. Однако не могу при этом не сказать, что в парадном кабинете Воейкова было на стене несколько портретов, как царей и цариц, так [и] различных военных, гражданских и литературных знаменитостей, между которыми, т. е. особенно последними, виднее всех были портреты Карамзина, Жуковского и Пушкина. Последний, казалось, был тут помещен позднее всех и отличался особенною свежестию. В то время, когда я познакомился с Александром Федоровичем, один из портретов был завешен зеленым коленкором. От близких людей к хозяину я узнал, что портрет этот был в опале в то время и потому закрыт от глаз. Дело объяснилось тем, что это был портрет тогдашнего товарища начальника Морского штаба[471], генерал-адъютанта Василия Алексеевича Перовского, о котором Воейков до 1830 года отзывался не иначе как со свойственным его манере говорить о людях, им расхваливаемых, с самым гиперболическим пафосом. Но, отдавая в «Русском инвалиде» 1830 года отчет о художественной годичной выставке, Воейков, расхваливая мраморный бюст работы скульптора Гальберга[472], хвалил меньше искусство художника, чем ту личность, именно В. А. Перовского, которая послужила художнику оригиналом, и хвалил так неумеренно, стараясь в похвалах этих выказать короткость своих отношений к генерал-адъютанту Перовскому, что генерал-адъютант Перовский, справедливо вознегодовав на автора столь неумеренного панегирика, объявил печатно в «Северной пчеле», столь ненавидимой Воейковым, что он просит Воейкова никогда на столбцах периодических изданий, да и вообще где бы то ни было не упоминать его, Перовского, имени, иначе как в случаях официальных[473]. Это взбесило желчного Воейкова; но В. А. Перовский был ему не по плечу: сплетнями, эпиграммами отвечать ему было невозможно, и вот Воейков счел за благо наказать прежнего своего благоприятеля очень оригинально, занавешиванием его портрета.

Прежде чем кончить с портретною галереей Воейкова, не могу не вспомнить, что в числе всех этих портретов, несколько в стороне, был портрет самого хозяина, А. Ф. Воейкова, исполненный довольно искусно масляными красками; но тут он изображен как бы в нумере дома сумасшедших, за решеткой, в полосатом халате и меховой шапке. Наверху надпись: «Дом сумасшедших, отд. III, № 27». Пред ним лист бумаги со следующими четырьмя стихами:

Вот Воейков, что бранился,
Век с Булгариным возился,
Честь свою там запятнал
И в безумный дом попал[474]

.

Когда кто-нибудь из новых посетителей Воейкова останавливался пред этим портретом, сатирообразный Александр Федорович, заметив такое внимание нового своего гостя, говорил ему, как это случилось и со мною:

– А другие мои стихи на старикашку Воейкова вы, батенька, знаете?

– Нет-с, не знаю, Александр Федорович, – сказал я.

И тогда Воейков прочитал мне наизусть из своего «Дома сумасшедших», столь известного многим, но тогда мне, однако, знакомого лишь понаслышке:

Тот Воейков, что Делиля
Столь безбожно исказил,
И терзать хотел Эмиля[475]

,И Вергилию грозил,
Должен быть как сумасшедший
Вовсе заперт в желтый дом;
Темя все обрить поспешней
И тереть почаще льдом.

– Да вы, юный писатель, – восклицал Воейков, – видно, совсем не читали моего «Дома сумасшедших»?

– Нет, Александр Федорович, не то чтобы совсем не читал, но копии все как-то достать не мог нигде. Вот, может быть, теперь удастся мне списать у вас эти ваши стихи. У меня только и есть, что те стихи, в которых так забавно представлены Жуковский, дразнящий черта языком, и крошка Батюшков, в окошечке сидящий[476].

– Списывать я не даю; а кто схватит на память, тому скажу с удовольствием, – поддразнивал Александр Федорович.

– Позвольте, – сказал я, – записать карандашом в моей агенде[477], – и я вынул мою записную книжку, в которой записывал, невольно смеясь, пока Воейков читал «с чувством, с толком, с расстановкой»: