Воспоминания петербургского старожила. Том 2

– Ви умни гарсон[337], – отозвался француз, довольный не принадлежащим ему титулованием сиятельства, и дал полтинник Абрамке, который с радости пробежал стремглав все четыре этажа чуть не кувырком и усадил мнимого графа в его собственные сани с медвежьей полостью.

– Сейчас, сударь, – болтал скороговоркою Абрамка, – по всему видно, что граф иностранный и от самого царя к вам приехал. Видно, вам какая линия большая выйдет. Уж не забудьте нас, барин. Рад всячески служить и вам-с, и этому графу.

– Какой он граф, – засмеялся я, – он просто царский повар, такой же повар-француз, как вон против нас в огромном доме графа Чернышева, когда он ездит парой в санях в Круглый рынок выбирать провизию.

– Ну, нет-с, – возразил Абрамка, – уж извините, тот просто толстопузый, желтоволосый, как чухна, и никакого подобия барского не имеет, а посмотрели бы вы на этого-то: ростом невелик, поменьше меня будет, а какой толстенький, кругленький, какие у него черные волосы, все в густых кудрях, а на белом лице во всю щеку алый румянец играет, глаза черные-расчерные, словно угли на жару горят, зубы белые-распребелые, и все в нем, право, такое самое княжеское!..

В следующий день часу в первом Песоцкий снова явился ко мне в бекеше и уговорил меня ехать с ним на его всегдашнем лихаче-извозчике исполнить приглашение господина Эмбера позавтракать («дёженировать», как выражался Иван Петрович) ан пети комите интим[338]. Мы мигом прилетели к Зимнему дворцу из Малой Морской и чрез Комендантские ворота въехали на двор.

– Разве здесь живет господин Эмбер? – спросил я Песоцкого.

– Нет, квартира его против Таврического дворца в том длинном двухэтажном придворном здании, где устроены квартиры для разных придворных служителей, а здесь он на службе: он ведь эту неделю дежурным. Их, знаете, трое или четверо метрдотелей при большом Дворе, – объяснял Песоцкий, идя вприпрыжку по широчайшим коридорам первого этажа дворца, ведущим к царским кухням, которые поражают своею огромностью, комфортабельностью, удивительною опрятностью и превосходно вентилированным воздухом, не допускающим проходящему мысли, что в этих ярко-светлых залах с окнами почти без простенков, широкими в несколько аршин и еще более высокими, просто кухня, преогромная кухня со множеством разнообразных кафельных плит, печей и очагов, с рядами белейших и чистейших столов и с целым батальоном ловких, большею частью тонких и гибких молодых или степенных и дородных пожилых поваров, с их помощниками и учениками в белых как снег поразительной чистоты и свежести куртках, фартуках, нагрудниках и беретах. Песоцкий шел знакомою ему дорогой и на пути раскланивался с некоторыми из поваров, спрашивая о мосье Эмбере.

– Фриштык[339] кончился, – отвечал ему кто-то из этих господ, – и Эдмон Карлыч у себя в верхнем кабинете, велели сейчас подать к ним все горячие и холодные пробы всего, что было у высочайшего стола.