Воспоминания участника В.О.В. Часть 2

Ночь спали на голой земле, под небом. Было холодно. Чтобы скрасить неудобства ночлега, я пытался представить себя в загородной прогулке, на пикнике с ночевкой на свежем воздухе. Фантазер я хоть и был отличный, однако представить себе желаемое не смог. Ночью начался дождь, который поневоле заставил перенести мысли от лирики к прозе. Утром выглянуло солнце. От наших мокрых шинелей к нему вверх поднимался пар. Пленные, тесно прижавшись друг к другу, лежали, боясь пошевелиться и выпустить тепло. Пустые желудки напомнили, что следует позаботиться также и о еде. Проснувшиеся, полезли в свои вещь-мешки.

Не глядя на них, решил и я проверить свои возможности. Но, что это такое? Вещмешок, на котором я спал вместо подушки, оказался наполовину пустым. Через весь мешок проходила длинная полоса разреза. Из дыры выглядывало полотенце, белье и еще что-то. Сухари мои исчезли. Кто-то проявил инициативу и не дал им залежаться. Но я не очень огорчился. У других было еще хуже. У них пропали не только сухари из мешка, но и сами вещмешки куда-то исчезли. По-видимому, ночными похождениями занимался не один дегенерат. В разных местах лагеря во множестве валялись солдатское белье, пустые вещмешки и т.д. Одному мошеннику всего этого было бы много. Я поднял с земли чей-то пустой вещмешок и переложил в него остатки своего богатства.

Спустя час-два времени нас снова выстроили по десять человек в ряд. Последовала команда и необозримая колонна невинных узников продолжила свой путь в неизвестность, в плен, от которого мы ничего хорошего не ждали.

Прошел еще один трудный день пути. День, для многих ставший последним. По пути нашего следования осталось навсегда лежать на дороге много тех, кто был ранен, болен или обессилен. Еще одну ночь провели в Павлограде. Там, за все трое суток нам впервые выдали по двести грамм хлеба. Хлеб был сухой, заплесневелый, зеленый. Многие, боясь заболеть, выбросили его.

На другой день в послеобеденное время мы пришли на станцию Синельниково. Там нас ждали товарные вагоны красного цвета. В каждый вагон поместили по сорок человек. Без привычки расположиться на полу стольким людям было трудновато. Негде было повернуться. Потом утряслись.

На станции стояли долго. Через окно сверху вагона по очереди смотрели, что происходит на станции. Там в щеголеватой военной форме ходили немецкие офицеры, солдаты, летчики. Вид у них всех был опрятный. Ходили они спокойно и мирно о чем-то разговаривали и много смеялись. Нам вначале они показались людьми совсем милыми, чем все мы сами. К вагонам подходили местные женщины и громко через дверь выкрикивали: "Кто есть из Синельникова?". В вагоне повторяли: "Кто из Синельникова?". Таких у нас никого не было. Одна женщина, не найдя никого из своих, передала в наш вагон через окно хлеб, картошку вареную и еще чего-то. Заросший и ободранный пленный, на вид крестьянского образца, взял передачу и не хотел ни с кем делиться. Ему кто-то сказал:

- Ты что же, забрал все один! Поделись. Вот Куркуль выискался!

Пленный возмутился за то, что его назвали Куркулем, да еще оскорбительно.

- А ну повтори, какой я Куркуль! - Угрожающе произнес Куркуль. - Да ты знаешь, чья теперь власть пришла? Наша, куркулячья. Вот я сейчас гукну немцу, он тебе покажет за такие слова. Ишь мне, комиссар какой нашелся! А может быть, он и в самом деле комиссар? Вот выйдем в лагерях, потом его надо будет проверить, кто он такой!

Все молчали, не возражал и тот, кто назвал крестьянина Куркулем.

Потом из середины вагона один здоровый молодой солдат сказал медленно и внушительно:

- Ты, борода! Я не разбираюсь, кто ты такой. Куркуль ты или просто грабитель. Если ты сегодня ночью умрешь нечаянно, то знай, это я тебя придавлю, гада!

Говорящий солдат был хорошо сложен и сомневаться в его силе и намерениях не приходилось. Возражений по поводу сказанного не послышалось, а сам Куркуль забормотал:

- А, что ты мне сделаешь! Братцы, слыхали, как он мне грозит? Слыхали?

Куркуля никто не поддержал. Потом здоровый солдат сказал:

- Если ты, падла, еще будешь бормотать, я это сделаю сейчас же. Кидай сюда жратву!

Борода опять начал оправдываться:

- Я же по закону. Ни у кого ничего я не взял! А эту передачу! Так ее же мне дали, она моя.

Парень медленно, молча начал подниматься со своего места. Куркуль все еще придерживал своей узелок и, наверное, решил: чем связываться со здоровым парнем, лучше побороть его дипломатией:

- Ну вот, гляди, и здесь тоже комиссары над нами верховодят, - начал было Куркуль. Однако, взглянув на здорового солдата, начал вдруг улыбаться, отбросил от себя узелок и сказал, - Берите. Что мне, жалко, что ли. Я хотел как по закону, по правде. Мне же дали.