Воспоминания уцелевшего из арьергарда Великой армии

Планы императора. — Уход из Москвы. — Марш 3-го корпуса в Боровск. — Военные операции других корпусов. — Битва у Малоярославца. — Отступать решено по Смоленской дороге. — От Боровска до Можайска, от Можайска до Вязьмы. — Ситуация в нашей армии. — Сражение под Вязьмой.

Последние надежды Императора на мир рухнули, нам оставалось только отступать и снова пересечь Двину и Днепр и воссоединиться со 2-м и 6-м корпусами по левому флангу, и с 7-м и австрийцами, которые прикрывали Великое Герцогство Варшавское на левом. Местность вдоль дороги на Смоленск была разорена и больше не могла нам дать никаких ресурсов. Поэтому был взят курс на Калугу, чтобы потом идти на Боровск и Малоярославец, где располагался противник. Таким вот образом можно было исправить последствия столь неосторожного и длительного стояния в Москве. Победа откроет нам вход в южные провинции, или, по крайней мере, позволит нам отступать на Могилев через Рославль, или на Смоленск, через Медынь и Ельню, по незатронутым войной территориям. 4-й корпус уже выступил на Фоминское[54], по старой Калужской дороге. Он играл роль авангарда и должен был нанести первый удар.

Перед своим окончательным уходом Император решил отомстить Москве и полностью уничтожить то, что уцелело.

Маршалу Мортье было приказано задержаться на несколько дней с Молодой Гвардией, чтобы защитить марш других армейских корпусов от войск противника, дислоцированных на северном направлении. Согласно другому приказу он должен был взорвать Кремль и сжечь все уцелевшие постройки. Вот так погиб этот несчастный город. Он был сожжен своими детьми, разграблен и уничтожен его завоевателем.

Однако, выполняя эти жестокие приказы, маршал смягчил тем, что уделил много времени и сил больным и раненым —   и это делает честь ему как человеку и полководцу.

Ночью 18-го октября фургоны 3-го корпуса собрались в Симоновом монастыре. Никогда еще армия не была обременена таким количеством повозок. У каждой роты была по крайней мере одна телега или одни сани, чтобы везти провиант. Ночи едва хватало, чтоб все это нагрузить и привести в порядок. За час до рассвета все роты моего полка собрались у моей квартиры, и мы начали наш марш. Ночной мрак, молчание солдат, дымящиеся развалины, которые мы попирали нашими ногами, и каждый из нас с тревогой предчувствовал все беды этого памятного отступления. Даже солдаты понимали затруднительность нашего положения; они были одарены и умом, и тем поразительным инстинктом, который отличает французских солдат и который, заставляя их взвешивать со всех сторон опасность, казалось, удваивал их мужество и давал им силу смотреть опасности в лицо. Симонов монастырь, расположенный у Калужской заставы, был весь объят пламенем, когда мы туда приехали. Жгли провиант, который не могли взять с собою, и по небрежности, вполне понятной в это время, полковники не были предупреждены об этом. Во многих фургонах было свободное место, а перед нами горел провиант, который, быть может, спас бы нам жизнь.

3-й корпус собрался и выступил по новой Калужской дороге, так же, как и 1-й корпус и Императорская Гвардия. Мой полк в это время состоял из 1100 человек, а весь 3-й корпус не превышал 11 000 человек. Я думаю, что вся армия, вышедшая из Москвы, состояла не более как из 100 000 человек.

Ничего не может быть любопытнее, как движение этой армии, а обширные равнины, которые встречались по выходе из Москвы, позволяли наблюдать это движение во всех его подробностях.

Ничего не может быть любопытнее, как движение этой армии, а длинные равнины, которые встречались по выходе из Москвы, позволяли наблюдать это движение во всех его подробностях. Мы тащили за собой все, что избегло пожара. Самые элегантные и роскошные кареты ехали вперемежку с фургонами, дрожками и телегами с провиантом. Эти экипажи, шедшие в несколько рядов по широким русским дорогам, имели вид громадного каравана. Взобравшись на верхушку холма, я долго смотрел на это зрелище, которое напоминало мне войны азиатских завоевателей. Вся равнина была покрыта этими огромными багажами, а московские колокольни на горизонте были фоном, который довершал эту картину. Был отдан приказ сделать тут привал, как будто для того, чтоб в последний раз взглянуть на развалины этого старинного города, который вскоре исчез из наших глаз.