Восстанавливая равновесие

– Theos mou, а ведь и вправду, восемь месяцев из десяти, что я была замужем, мы проплавали на его яхте. Забавно, что я забыла об этом… в памяти – только блеск залов Парижа, ветер, раздувающий волосы на мостах Венеции, Мадрид, Рим. Кажется, мы славно в то время повеселились, – с ноткой неуверенности в голосе добавила она. – Он звал меня своей «маленькой кризалидой», и мне было приятно, хотя кто-кто, а куколка из меня никакая. Я просто позволила себе расслабиться… Проблемы у нас начались, когда на четвёртый месяц я заговорила о желании иметь детей. Тогда Дитрих впервые жутко вспылил, я испугалась и спряталась у себя в комнате. Он, конечно, потом извинялся и подарил мне прекрасные драгоценности, но запретил даже думать о детях. Дит объяснил это тем, что у него дурная наследственность по мужской линии и, таким образом, он заботится лишь обо мне. Как выяснилось, наследственность действительно была загадочной – на протяжении вот уже шести поколений каждый глава рода фон Груец умирал, едва только у него рождался наследник. Он сам вырос без отца, хотя в семье и был отчим. Дочери не оказывали такого воздействия на отцов, но, понятное дело, рисковать Дит не собирался. Он говорил мне, что мы прекрасно проживём с ним и без детей до самой глубокой старости. Но я была молода и упряма, во мне бушевала нерастраченная материнская нежность. С каждым днём всё сильнее и сильнее мне чудился вес своего собственного micro в руках. Женщины практически всегда эгоистичны… Но и Дит, подозревая неладное, стал осторожен. Никакого секса без предохранения. Однажды, доведённая до отчаяния, я забрала только что использованный презерватив и прямо посреди ночи поехала в центр планирования семьи. Мне сделали искусственное осеменение. Так у меня появился ребёнок, – она замолчала, целиком погрузившись в воспоминания.

Эрик долго и терпеливо ждал продолжения и потом всё же решился поторопить явно отсутствующую Нуму.

– И что было дальше, agape mou?

– Дальше? – «его любовь» усмехнулась с такой горечью, что Эрику стало не по себе. – Да ничего особенного. Не слишком молодой, но ужасно наивной дуре почудилось, что её муж обязательно полюбит ребёнка, поставленный перед фактом.

– Он тронул тебя хотя бы пальцем? – гневно прервал её собеседник.

– Бить? – Нума удивлённо взглянула на него. – Нет, конечно, Дитрих не мог поднять на меня руку. Но он испугался, так испугался, узнав о беременности. Я наврала ему, разумеется, о случайности, которая происходит одна на сто случаев, и так и не призналась в своих сложнейших махинациях. Я не сказала бы и дольше, но шёл уже третий месяц беременности и скрывать стало сложно. Дит весь побелел, выплюнул изо рта креветку, которой я кормила его в тот момент, встал и молча ушёл, хлопнув дверью. Я, конечно, ударилась в слёзы… Только сейчас я понимаю, какой ужас он пережил. А в то время… – она махнула рукой и замолчала.

Эрик взял инициативу в свои руки – а заодно и возлюбленную. Он укрыл её на своей груди, баюкая, словно младенца.

– Ну, всё позади, дорогая моя, не стоит мучить себя воспоминаниями.

Нума сердито вырвалась:

– Ну почему же не стоит? Я не хочу больше носить яд в себе.

– Я хотел… – Эрик побледнел от незаслуженной обиды и начал заикаться, – х-хотел, чтобы ты не… не травила себя. Ведь ребёнка ты потеряла.

– Я потеряла? Я потеряла! Да у меня отняли его самым гнусным и подлым образом.

– Не понял. Так ты успела его родить?

– Нет, – мрачно призналась Нума. – Дитрих отправился к Кассии – единственной, кто ему симпатизировал, и рассказал жалобную историю о том, что допустил ошибку, переспал с другой женщиной, хотя и очень любит меня, а теперь ему совершенно необходимо избавиться от последствий. Иначе я могу всё узнать и его брошу. Кассию всегда подводила её романтическая натура. Потом-то, узнав, на кого было истрачено её снадобье, она чуть ли в ногах у меня не валялась и умоляла простить её. А Дитрих на полном серьёзе убеждал остаться с ним – мол, он всё понимает и попытается меня простить… я ничего из того дня не помню, кроме зарева цвета крови в глазах. О проклятии потом мне рассказала мать. Она была очень напугана… это понятно, она всю жизнь прожила на Кипре, за спиной и под защитой отца, только рожала ему детишек и отдавала их нянькам. Можно сказать, что она немного «папийон», бабочка, но я люблю свою мать. Она, в конце концов, не виновата… А Кассию я простила. Сестра ела себя поедом, похудела, перестала спать. Когда Дитрих осмелился заявиться в наш дом, она бросила в него половую тряпку, а потом опрокинула кофейник и с собаками выгнала из «Олимпиона». Собаки Кассии – это отдельная история, это просто что-то. Четыре дога, таких же страшных и чёрных, как сама смерть. Они даже спят в её комнате, едят только из её рук и приучены всего лишь не трогать никого в доме.

– Что-то особенное, говоришь? – усмехнулся Эрик. – Что же тогда мы скажем о твоём ручном соколе, знаменитом Экскалибуре?