Восстание в Кронштадте. 1921 год

Как выяснилось, Ильин только делал вид, что сотрудничает с мятежниками, – он просто пытался выиграть время, дожидаясь помощи с материка. Ильин тайком позвонил в Красную Горку и сообщил о продовольственных запасах Кронштадта. Вскоре обман был обнаружен. Ильина арестовали, а бюро, по всей видимости, распустили, поскольку до конца восстания о нем больше никто ничего не слышал.

Ходили разговоры, что за период восстания было арестовано порядка 300 коммунистов; кого-то из них поймали при попытке сбежать из Кронштадта, некоторых ВРК посчитал особо опасными. Прямо скажем, цифра не впечатляющая, если учесть, что власти казнили сорок пять моряков в Ораниенбауме и взяли в заложники членов семей кронштадтцев. Возможно, это несколько поумерило пыл мятежников. В любом случае, в самый разгар страстей кронштадтцы отличались гуманным отношением к противнику. Арестованные большевики содержались в нормальных условиях, они не подвергались пыткам, их не избивали – ведь мятежники воевали не с белыми, которых ненавидели лютой ненавистью, а со своими товарищами-революционерами; они просто хотели исправить допущенные властями ошибки.

Мятежники не тронули даже самых непопулярных чиновников. Говорили, что Кузьмина жестоко избили и он по чистой случайности избежал расстрела. Чистые домыслы! После восстания Виктор Серж встретил его в целости и сохранности в Смольном, и Кузьмин признался, что эти рассказы очень преувеличенны: с ним и его товарищами обращались вежливо, Ильина тоже не тронули, хотя Петриченко был очень зол на него за предательство.

Когда Временный революционный комитет узнал, что родственникам коммунистов был объявлен бойкот, а кого-то уволили с работы, то предупредил население: «Несмотря на возмутительные действия коммунистов, мы ограничимся тем, что изолируем их от общества, чтобы их злостная, лживая агитация не мешала нашей революционной деятельности»[185].

После первой волны арестов власти ответили захватом заложников и предупредили, что причинение вреда арестованным коммунистам повлечет за собой серьезные последствия. Арестованные коммунисты, по их собственным словам, жили в постоянном страхе перед расстрелом.

Их положение ухудшилось, когда мятежники перехватили 50 коммунистов с форта Красноармейский, прорывавшихся на Карельский перешеек. Были случаи, когда приверженцы режима посылали сигналы на берег с помощью карманных фонарей и сигнальных ракет. В результате, особенно после 8 марта, мятежники стали строже обращаться с кронштадтскими большевиками. 10 марта всем коммунистам было приказано сдать оружие и карманные фонари. ВРК обратился к населению с просьбой внимательно следить за предателями, передающими световые сигналы врагу. Правосудие будет вершиться на месте, без суда и следствия, согласно законам, продиктованным моментом, предупреждали «Известия ВРК».

Находясь в Финляндии, в интервью американскому журналисту Петриченко, характеризуя восстание, сказал, что оно не что иное, как стремление избавиться от большевистского гнета, и стоило ему начаться, как люди почувствовали прилив энтузиазма и горячо взялись за дело.

Одной фразой он передал атмосферу восстания, отличительной особенностью которого была стихийность, свойственная и крестьянским восстаниям, и забастовкам рабочих того периода. Все эти мятежи являлись звеньями одной цепи и в целом составляли массовое движение в традициях Разина и Пугачева. Моряки походили на казаков и стрельцов, унаследовав в полной мере их склонность к внезапным вспышкам против деспотизма. Та же традиция прослеживается в революции 1917 года, которая стала новым вариантом классического русского восстания вроде Пугачевского, которое Петр Гринев, герой А.С. Пушкина, характеризует как «бунт бессмысленный и беспощадный». А вот анархисты, максималисты и экстремисты левого крыла считали, что наконец-то свершилась «социальная революция». Они разделили свою судьбу с большевиками, чьи лозунги, частично заимствованные у синдикалистов и эсеров, соответствовали их настрою и стремлениям: «Земля крестьянам!», «Долой Временное правительство!», «Фабрики рабочим!». В качестве революционной программы они были ближе к народничеству, чем к марксизму, а потому ближе и понятнее русскому народу.

Однако после Октября Ленин и его партия, стремившиеся укрепить власть и спасти страну от хаоса, попытались направить Россию на путь централизма и авторитаризма. Их действия вступили в противоречие с желаниями крестьянства и рабочего класса, для которых само понятие «революция» уже означало децентрализацию и отсутствие авторитаризма. Народ хотел жить в децентрализованном обществе, основанном на местной инициативе и самоопределении. Крестьяне не видели разницы между «большевиками», избавившими их от дворян и помещиков и передавшими им землю, и «коммунистами», организовавшими государственные хозяйства и направившими продотряды в деревни. В 1917 году большевики обещали наступление анархо-народнического тысячелетия, но, захватив власть, вернулись на исходную позицию.