Восточные славяне накануне государственности

Перелом в изучении «новгородско-ладожской» альтернативы, равно как и истории всего начального русского летописания в целом, произошёл благодаря работам А.А. Шахматова, который следующим образом реконструировал историю Сказания о призвании варягов на общем фоне истории русского летописания XI – начала XII в. Впервые на страницах летописей она появилась в древнейшем новгородском своде середины XI в., откуда позднее перешла в киевское летописание. Древнейшим из сохранившихся вариантов варяжской легенды является тот, который читается в НПЛ. Он восходит к предшествующему ПВЛ киевскому летописному своду середины 1090-х годов, который А.А. Шахматов назвал «Начальным» и условно связал с игуменом Киево-Печерского монастыря Иваном. Значительные фрагменты из этого свода сохранились в составе НПЛ и связанных с ней летописей[92]. Соответственно, первой на страницах летописей появилась именно «новгородская» версия прихода Рюрика. Она же читалась и в двух древнейших редакциях ПВЛ, первая из которых (созданная в 1113 г. монахом Киево-Печерского монастыря Нестором) как таковая до нас не дошла, а вторая (1116 г., созданная игуменом Выдубицкого монастыря Святого Михаила Сильвестром) отражена в Лаврентьевском и Троицком списках, протограф которых сообщал, что Рюрик сел на княжеский стол в Новгороде.

Версия с вокняжением Рюрика в Ладоге появилась только в третьей редакции ПВЛ (1118 г., созданной неизвестным нам по имени летописцем, близким, вероятно, к сыну Владимира Мономаха Мстиславу и, возможно, прибывшим с ним в Киев из Новгорода), представленной Ипатьевским и Хлебниковским списками[93], и связана с работой летописца, который в статье 6604 (1096) г. повествует о своей беседе с новгородцем Гюрятой Роговичем, а в статье 6622 (1114) г. рассказывает о своём посещении Ладоги. Именно он записал какое-то ладожское предание о Рюрике и внёс его в летопись. Что касается Радзивилловского и Московско-академического списков, то, хотя в целом они отражают вторую редакцию ПВЛ, в их протограф оказались включены и значительные вставки из третьей редакции, что объясняет проникновение на их страницы «ладожского» варианта варяжской легенды (Шахматов 2002: 530–532).

Выводы А.А. Шахматова относительно первичности в летописании «новгородской» версии Сказания о призвании варягов были приняты М.Д. Присёлковым (Присёлков 1996: 48–49) и Д.С. Лихачёвым (Лихачёв 2007: 404–405).

Иное понимание соотношения списков ПВЛ, а соответственно, и «новгородско-ладожской» альтернативы попытался обосновать С.А. Бугославский, основные работы которого, к сожалению, долго считались утраченными и были изданы относительно недавно. По мнению учёного, если в Лаврентьевском и Троицком списках, с одной стороны, и в Радзивилловском и Московско-академическом списках – с другой, одно и то же место читается по-разному, предпочтение надо отдавать чтению, присутствующему также в Ипатьевском и Хлебниковском списках, отражающих иную традицию. В соответствии с этой логикой С.А. Бугославский посчитал исконным для ПВЛ «ладожский» вариант вокняжения Рюрика (Бугославский 2006: 41–42).

Сходным образом рассуждал и Л. Мюллер. Указав на то, что соотношение НПЛ и ПВЛ до конца неясно и должно проверяться в каждом конкретном случае, учёный заключил, что ничто не свидетельствует о первоначальности «новгородской» версии Сказания о призвании варягов. Скорее, малоизвестная Ладога могла быть заменена позднейшими летописцами на хорошо известный Новгород, чем наоборот. Поскольку из пяти древнейших списков ПВЛ в четырёх, причём относящихся к разным группам (к одной – Ипатьевский и Хлебниковский, к другой – Радзивилловский и Московско-академический), читается «ладожская» версия, то «текстологически ладожский вариант стоит вне всяких сомнений», а поскольку Ладога древнее Новгорода и во времена Рюрика обладала «высоким статусом», то и «исторически он (ладожский вариант. – М.Ж.) совершенно убедителен» (Мюллер 2000: 173–175)[94].

В построениях С.А. Бугославского и Л. Мюллера, к сожалению, не учитываются явные текстологические признаки влияния традиции, представленной в Ипатьевской летописи на протограф летописи Радзивилловской (см. ниже пример того, как в разных списках указано авторство ПВЛ). Сложный текстологический вопрос эти учёные решают чисто «арифметическим» подсчётом того, что говорится в большинстве списков, не рассматривая предметно-текстологически историю бытования соответствующего текста. Удивляет и фактически априорное исключение из текстологического сопоставления варианта варяжской легенды, читающегося в составе НПЛ. Если согласиться с Л. Мюллером, что «в каждом случае должно проверяться, можем ли мы делать вывод о тексте ПВЛ на основе текста Новгородской I летописи, и этот вопрос может быть разрешён только в каждом конкретном случае» (Мюллер 2000: 173), то почему бы как раз и не выполнить такую проверку на Сказании о призвании варягов?