Сторонники идеи линейного развития, жившие в XIX веке, отвергали концепцию гидравлического общества, но не потому, что отказывались признавать существование бюрократического деспотизма, а по той простой причине, что их вдохновляли огромные успехи промышленной революции. Чрезмерно генерализируя опыт быстрого изменения западного мира, они наивно верили в то, что социальное развитие идет простым, однородным и прогрессивным путем.
Человечество, по-видимому, неизбежно движется к свободе (Гегель), социальной гармонии (Фурье), справедливому и рациональному обществу (Кант) и всеобщему счастью (Спенсер). Археологи начали создавать шкалу «эпох», основанную на использовании камня, бронзы и железа; этнологи объединили избранные черты примитивной жизни в сменяющие друг друга «стадии». Выделив эпохи палеолита и неолита в качестве предшественников железного века, Люббок в 1865 году завершил дело, начатое в 1836-м Томсоном. А в 1877 году Морган сформулировал свою знаменитую последовательность эпох: древний каменный век (дикость), новый каменный век (варварство) и железный век (цивилизация).
Эволюционисты XIX века, несомненно, сделали великое дело, придав структуру и порядок бурным течениям истории. Но их усилия вряд ли можно назвать удовлетворительными, поскольку они, закрыв глаза на судьбу большей половины человечества, полагали, что высшие цивилизации развиваются однородно. Не смогла и критика, обрушившаяся на них, ликвидировать подобный разрыв, ибо она тоже не желала признавать стагнацию гидравлического общества.
Обилие новых антропологических и археологических данных позволило ученым вроде Боаса продемонстрировать, что теоретики XIX века «ошиблись, признавая, что эволюция идет единым линейным путем». Однако новые идеи сопровождались упрямым нежеланием взглянуть на историю западного и восточного мира по-новому и создать другую теорию многополярного развития. Боас писал: «Законы развития, за исключением наиболее генерализированных форм, выявить невозможно, а детальный курс роста непредсказуем. Нам остается лишь день за днем наблюдать и делать выводы, чем мы и занимаемся, чему научились, и вести себя соответственно»
Аргументы Боаса имели очень большой вес внутри той отрасли науки, которой он посвятил всю свою жизнь, и за ее пределами. А его теория отсутствия всякого развития приобрела множество сторонников среди социологов, особенно в первые десятилетия XX века. Однако знающий социолог, ознакомившись с агностицизмом Боаса, смог бы очень быстро установить, что его идеи ведут к теоретическому вакууму. И он бы мог предсказать, что крупные конфликты и кризисы породят новые вопросы и, в конечном счете, новые ответы.
Идеи Шпенглера о разделенных цивилизациях, которые вырастают и распадаются, подобно живым организмам, столь явно базируются на биологических, а вовсе не на исторических данных, что социальные ученые отказались их принимать. Попытка Тойнби тоже провалилась, но по другим причинам. Будучи по профессии историком, Тойнби подошел к судьбе человечества с точки зрения истории, однако отсутствие четких ведущих концепций не позволило ему достичь успеха. Сосредоточив все свое внимание на деталях, он не смог выявить общих конституционных категорий, которые объединили бы их в более крупные. В области «таксономии» педант ошибается не менее часто, чем «подрядчик». Интригующие деревья, усеявшие ландшафт Тойнби, никак не помогают постичь характер леса, частью которого они являются.
Потрясенные грубой прямотой, с которой марксизм-ленинизм описывал самые горячие конфликты тех дней, многие авторы приняли важные элементы советской теории социального развития вместе с марксистско-ленинской характеристикой капитализма и империализма. Они, ни минуты не сомневаясь, назвали традиционные институты Китая, Индии и Ближнего Востока «феодальными». К тому же эти авторы были уверены, что послемонгольский феодализм в России и западный феодализм – это одно и то же. И они нисколько не сомневались, что коммунистическая Россия – а затем и материковый Китай – достигли высшего социалистического или протосоциалистического уровня развития, поскольку победили у себя и «феодализм», и «капитализм».