Восточный вал

– Но, поверьте, я берег эти бумаги, рассчитывая, что, возможно, фюрер еще раз обратится ко мне. И я должен быть готовым…

– Так вот, – стукнул Скорцени кулаком по столу так, что доска должна была бы дать трещину, – этот случай представился. Вам будет предоставлена официальная медицинская карта Гитлера. Мало того, вам предоставят снимки его тела.

– Тела?! – подхватился со своего стула Нойман.

– Не радуйтесь, до вскрытия дело не дойдет. Вынужден огорчить: несмотря на всю медицинскую изощренность вас и ваших коллег фюрер все еще жив…

– Вы не правы, Скорцени, – обессилено опустился на свое место хирург. – Лично я принадлежу к священным сторонникам фюрера.

– Мюллер охотно поверит вам. «Священные сторонники фюрера» обычно проходят по его ведомству.

– Вы не так поняли меня…

– Так вот, – прервал его Скорцени, – вам предоставят четкие снимки всех частей его тела. Всех!

– Но… зачем?! – задохнулся Нойман от нахлынувшего на него ужаса. – Какой необходимостью это вызвано?

– Чтобы потом отдать вам на растерзание двойника фюрера.

– Двойника… фюрера?

– Понимаю: вам бы хотелось, чтобы мы расчленили самого фюрера.

– Значит, речь все же идет о двойнике, – облегченно вздохнул хирург, постепенно начиная привыкать к агрессивно-ироничной манере высказываний Скорцени. – И кто этот господин?

– Имени вам знать не обязательно.

– Естественно. Я не должен знать его настоящего имени, и даже не должен проявлять любопытства по этому поводу. – Буйная, почти лишенная седин, шевелюра хирурга мешала определить его возраст. В то время как по типу лица в нем легко можно было признать человека, какой угодно национальности, вплоть до самой «неприемлемой».

Тем не менее, гестапо пока что не интересовалось – по крайней мере, всерьез – ни его родословной, ни степенью надежности. Что, конечно же, было возмутительной оплошностью Мюллера.

– Это было бы очень благоразумно с вашей стороны.

– В то же время сделаю все, что от меня требуется.

– И даже больше, – жизнерадостно заверил его «самый страшный человек Европы».

– Как прикажете, штурмбанфюрер. Я всегда восхищался вами.

Скорцени брезгливо поморщился: вот чего он терпеть не мог, так это славословия.

– Прикажу вернуть его со всеми теми шрамами, ранами и прочими изъянами, которые есть у фюрера. Со всеми! Вы поняли меня?!

– Но у фюрера шрам от ранения. Он старый.

– А вы запишете в его медицинской карте, что рану пришлось вскрыть. Болела, ныла. То есть обновите ее. Что еще? – поднялся Скорцени, давая понять, что разговор завершен. – Да, вам выделят палату в одном из секретных госпиталей. Секретных, подземных, – решил Скорцени, что лучшего места, нежели «Регенвурмлагерь», ему не сыскать. – Все.

– Видите ли, – замялся Нойман, – остается одна деликатность.

– Какая еще «деликатность»?

– Дело в том, что, вследствие ранения фюрер лишился одной из важнейших мужских принадлежностей.

Скорцени застыл с приоткрытым ртом.

– Нет, это не то, о чем вы подумали.

– Молите Господа, что при этом не присутствует Ева Браун. Она бы вам подобного намека не простила. Чего же он лишился?

– Яичка.

Скорцени сочувственно и в то же время недоверчиво помолчал.

– Когда, а главное, каким образом это произошло?

– В медицинской карточке фюрера все описано.

– Что, вообще обоих яичек?

– К его счастью, только одного[48], – Нойман растерянно развел руками, словно вина за потерю этой драгоценности лежит именно на нем. – Но для мужчины это тяжкая потеря.

– Кто бы мог усомниться в этом?!

– Произошло это еще после прошлой войны. И хирурга, который… – Он умолк и растерянно уставился на Скорцени.

– Чего вы умолкли?

– Этого хирурга уже нет.

– Насколько мне известно, такую операцию может проделать любой фельдшер. Или, может быть, хирург, оперировавший Гитлера, обладал каким-то особым «почерком»?

– Никаких особенностей.

– Тогда в чем дело?

– Не можем же мы…

– Почему вы решили, что не можем? Мы-то с вами как раз все можем. А уж тем более – это.

Нойман еще больше сник и вобрал голову в плечи.

– Что вы мнетесь, дьявол меня расстреляй?!

– Но это же кастрация…

– Да что вы говорите?! Но одно-то у него еще остается! И вообще, чем двойник фюрера Зомбарт лучше фюрера? Почему фюрер должен довольствоваться только одним, а он – двумя?!

– Убийственная логика, – признал хирург, суетно подергивая дрожащими, по-горильи волосатыми руками.

– Так чего вы от меня ждете? Что, пожалев двойника фюрера, пожертвую своим собственным яичником! Нет, скажите прямо: вы этого хотите?!

– Что вы, что вы! – мертвецки побледнел Нейман. – В мыслях ничего подобного не возникало.

– Тогда вон отсюда! И чтобы никаких псалмопений по этому поводу, никаких псалмопений!

– Несмотря на неописуемый – хотя и показной – гнев «самого страшного человека в Европе» у двери хирург все же споткнулся и остановился.

– То есть должен понимать так, – пролепетал он, – что вами отдан приказ?