Вот идет человек. Роман-автобиография

У меня появились кое-какие сбережения, а потом наступила весна, и в один прекрасный день ко мне приехал отец. Откуда ни возьмись он вдруг появился у нас в пекарне, и я протянул ему руку с приветствием: «Шолем алейхем». Отец взял мою руку, посмотрел на меня долгим, серьезным взглядом и ответил: «Алейхем шолем». Потом, не выпуская моей руки, он сказал: «Я слышал, ты нанялся работать до Пасхи?» Я: «Да, отец». Он: «Значит, до Пасхи и останешься?» Я: «Да, отец». И тогда отец, все еще не выпуская мою руку из своей, сказал: «Сын мой, я точно знаю, что в моем возрасте ты будешь гораздо умнее меня. Но пока я все же умнее, чем ты. Пообещай мне, что, когда ты снова захочешь уйти из дома, ты сначала посоветуешься со мной». Я: «Обещаю, отец». Он: «А я обещаю тебе, что не стану тебя удерживать». И мы с ним пошли гулять. Отец рассказывал, как обстоят дела дома, что нового у соседей, кто уехал из Городенки. Потом он рассказал мне, что мой хозяин пригласил его на обед, но он не может принять его приглашение, потому что я работаю у него. А я должен был все-таки посоветоваться с ним перед побегом, как я советовался со своим другом Мойшей Менделем. Он, конечно, хотел бы, чтобы я учился, но раз уж он так беден и я, будучи совсем еще ребенком, вынужден работать у чужих людей, то я, по крайней мере, должен чувствовать, что он мне не только отец, но и настоящий друг. После этого мы пошли с ним в ресторан, и я заказал водку, пиво и много вкусной еды. К нам подходили люди, здоровались с моим отцом и хвалили меня. Зашла одна нищенка, знавшая меня по нашей пекарне, и спросила, не мой ли это отец. Потом я расплатился, и, прежде чем мы пошли дальше, отец сказал мне: «Видишь, сын мой, мы с тобой поужинали, и ты впервые угостил своего отца, а ведь тебе еще нет и тринадцати. Теперь я поеду домой с легким сердцем: ты, слава богу, можешь сам себя прокормить, ты умнее своих лет, и когда на Пасху ты приедешь домой, я хочу сходить с тобой к цадику из Чорткова, который тоже в это время будет в Городенке, чтобы он благословил тебя». Потом я проводил отца до санной повозки, на которой он приехал. Остальные пассажиры уже нетерпеливо ждали его, потому что всем хотелось попасть домой до наступления темноты. Но мы еще дошли пешком до моста, и я ку-пил маме теплую шаль и красивый шелковый платок и пообещал к Пасхе быть дома. Отец успел рассказать, что старший брат Лейбци, который служил теперь в артиллерии в Станиславе, тоже приедет в отпуск, и у моста на Звенячино мы с ним попрощались, как равные, как мужчины, как старые добрые друзья. Я был ужасно горд и счастлив оттого, что встретился с моим бедным любимым мудрым отцом.

В субботу после обеда я сидел перед пекарней, как вдруг появилась та самая нищенка со своим мужем и сыном, моим ровесником. Она спросила, уехал ли мой отец, и начала болтать без умолку, а ее муж только одобрительно улыбался. Она честила моего отца за то, что он отпустил меня в чужой город на заработки. Сами они хоть и нищие, но их сыночек ходит в школу, у него круглые, красные щечки и нежные ручки и он всегда выглядит ухоженным, а я — мне она сказала посмотреть на себя в зеркало: на мое бледное лицо, на огромные пекарские ступни и широкие, грубые пекарские ладони. И она не поленилась показать мне, какие нежные ручки у ее сына, не то что мои лапищи. Ее муж улыбался, а я чувствовал себя так, будто на меня вылили ведро помоев. Тогда я просто встал и ушел, но про себя подумал: «Почему ты им не сказал, что лучше бы ты делал в сто раз более тяжелую работу, чем позволил своим родителям просить для себя милостыню, и что ты предпочел бы, чтобы твои руки и ноги были в десять раз больше, чем иметь такое тупое личико, как у их слабоумного сыноч-ка!» Хорошие ответы всегда приходили мне в голову, когда было уже поздно, и я злился на самого себя и на то, что меня это злило. Но руки… На свои большие ладони и ступни я теперь частенько посматривал. Эта фраза о больших ладонях и ступнях на долгие годы засела у меня в голове.