Вот идет человек. Роман-автобиография

Прошло несколько недель, и Ханна Козак снова нашла меня и, сияя от радости, рассказала, что Кудрявый порвал с Ривкеле, а это значит, что она отправится в Черновицы в «сам знаешь какой дом». Еще она рассказала, что Кудрявый очень сожалеет о случившемся и считает меня «славным парнем», потому что я не заявил на него в полицию, а в эту субботу он заказал у нее завтрак для наших общих друзей, платит за все сам и хочет перед всеми помириться со мной и попросить у меня прощения. Тут и другие подмастерья стали уговаривать меня принять его приглашение — им все уже было известно. И вот в субботу пекари и друзья Кудрявого повели меня к Ханне Козак, где мы все вместе сидели за столом, ели и пили, и мы с Кудрявым сидели рядом. Но после нескольких рюмок водки я вдруг почувствовал, как лицо мое побледнело и на меня напала дрожь. Я вспомнил о том, что произошло на кухне, вспомнил про Ривкеле, про унижение и позор, которые я вынужден был стерпеть от Кудрявого, и, не говоря ни слова, поднял свой тяжелый пивной бокал и со всей силы ударил им Кудрявого по лицу. Мне сразу стало легче, и я сказал: «Ну вот, теперь мы квиты. Теперь ты можешь снова меня избить». И он набросился на меня, но нас растащили. По лицу и изо рта у Кудрявого текла кровь, все всполошились, но большинство было на моей стороне. Сводница Ханна Козак рыдала, остальные женщины визжали. Кудрявого умыли и перевязали, как меня тогда перевязал аптекарь Кальмус. Все постепенно успокоились, мы помирились — нас заставили протянуть друг другу руки, и я вскоре ушел домой.

С этого дня я избегал и Ханну Козак, и Кудрявого, и всю их компанию. Теперь я еще чаще ходил гулять с русским студентом Черняковым, который стал мне как старший брат. Я ему обо всем рассказывал, и он всегда очень участливо меня слушал, а однажды сказал: «Знаешь, твой отец не может отправить тебя учиться в школу, но если ты сам будешь размышлять обо всем, что с тобой происходит, ты будешь знать больше, чем некоторые доктора наук. Жизнь трудна и сурова, но она учит нас, формирует нас и лепит, как ты лепишь булочки из теста. В этом году в чужой стороне ты узнал больше, чем какой-нибудь гимназист за десять лет в школе. Ривкеле, Кудрявый и нищенка — все они глумились над тобой, но уже сегодня можно сказать, что ты лучше их всех, вместе взятых. И когда-нибудь ты обнаружишь в окружающей тебя жизни гораздо более важные вещи, а то, что произошло здесь, сотрется из твоей памяти».

20

Студент Черняков, ставший со временем моим другом и учителем, пришел ко мне незадолго до Пасхи и сказал, что собирается в большой город, где учатся несколько его друзей-земляков, но пока не может мне сказать, в какой именно. Только после того, как я пообещал ему хранить тайну, он рассказал мне, что является членом одного тайного общества — «кружка», который видит свою задачу в просвещении русского народа и уменьшении его страданий. В организацию эту, по словам Чернякова, входили не только простые, бедные люди из народа, не только рабочие и крестьяне, но и крупные ученые, писатели, студенты и профессора, и многие из них томились за решеткой или в Сибири в ссылке. Другим удалось сбежать, и теперь они продолжали свою работу за границей. Они печатали книги, брошюры и газеты, которые потом контрабандой переправляли в Россию. В этих книгах и газетах говорилось о царском гнете и объяснялось, как с ним бороться. Черняков рассказал мне, что такие люди разбросаны по всему миру, они встречаются друг с другом в самых разных местах и обсуждают, как можно улучшить положение народа в России и в других странах. Все это хранится в строжайшей тайне, и, хотя мы с ним знакомы уже давно, он не обмолвился со мной ни единым словом об этой секретной деятельности до тех пор, пока не убедился, что мне можно доверять. Когда-нибудь, говорил он мне, когда я буду жить в больших городах, я еще услышу про это от других людей.

Потом Черняков внезапно исчез, никому ничего не сказав и ни с кем больше не попрощавшись. Я хранил его тайну и мысленно часто разговаривал с ним. Без него в Залещиках вдруг стало пусто и тоскливо.

Я начал готовиться к отъезду домой и купил кое-какие подарки: матери — Пятикнижие на идише, отцу — трость и табак, двум младшим сестренкам Мателе и Любичке — пестрые платья и бисер, восьмилетнему рыжему братцу Сендеру — пару сапог. Себе же я заказал синий костюм в полоску, купил синюю шляпу, развевающийся красный бант в черный горох à la Черняков и ботинки из телячьей кожи с резиновыми набойками. Все это я заботливо упаковал в новый деревянный чемоданчик, разрисованный зелеными и красными цветами.

Когда наступил день отъезда, я купил билет на дилижанс, идущий в Городенку, а Менаше Штрум, который в эти дни был очень занят, все же нашел время пригласить меня на рюмку водки и наговорил мне много приятных вещей, сказав среди прочего, что я могу вернуться в любое время — он всегда готов взять меня на работу и даже повысить зарплату.