Вот пришел великан

- Вот там, кажется, можно развернуться,- сказала она мне в плечо так, будто мы только за тем и забились на этот проселок, чтобы найти место, где можно развернуться. Я сказал "да", вырулил на полянку и развернулся. Я поехал по своему же следу, но с удвоенной сосредоточенностью, а сердце кричало Ирене, чтобы она сейчас же приказала мне остановиться!

На шоссе я закурил и увеличил скорость,- мы возвращались в город.

- Дай мне, пожалуйста, сигарету тоже,- бесстрастно сказала Ирена. Она не смотрела на меня и розы по-прежнему держала на весу, как держат подсвечник с горящими свечками. На мое вежливое "ради бога" она с неподражаемым достоинством сказала "благодарю" и закурила и отвела от себя сигарету тем плавно грациозным движением, которое доступно только женщине с тонкими аристократическими руками. Я ехал, намечал телеграфные столбы и ждал - вот у этого или у того она прикажет остановиться. Или взглянет на меня,этого вполне хватило бы, чтобы я повернул назад. Но она молчала, а когда мы достигли пригорода, отстраненно проговорила, что выйдет тут. Я сказал "как будет угодно" и стал притормаживать. У меня ломило в затылке, и сердце я ощущал в груди так, будто там ворочался ежик и устраивал себе гнездо. Ирена вышла из машины, и я подал ей рюкзак. Она взяла его в левую руку, потому что в правой держала розы, и пошла к автобусной остановке. Рюкзак бил ее по ногам и волочился по тротуару, а я сидел в машине под властью какой-то немой сладострастной муки саморазорения и ничего не мог поделать - ни позвать ее, ни шевельнуться.

Вряд ли можно объяснить, зачем мне понадобилось ждать, пока уйдет автобус, в котором скрылась Ирена, и лишь после того погнаться за ним. Я несколько раз обходил его, а на остановках выбегал из "Росинанта" и становился у выходных дверей автобуса,- Ирена всякий раз видела меня, но автобус уходил, и я обгонял его снова. На пятой остановке - уже перед центром города - она тем же приемом, что и на лестнице своего дома, спустила со ступенек автобуса рюкзак, и я забрал его у ней, а ее взял под локоть и повел к "Росинанту", как слепую,- немного впереди себя. Розы она несла в правой руке. Они растрепались и сникли,- их можно было выбросить к чертовой матери все. Я сказал ей об этом уже в машине. Сказал я и о черной - для чего ее покупал и что имел в виду.

- О, какой дурак! Какой дремучий дура-ак! - изумленно ахнула Ирена.При чем тут Волобуй!

Она выпустила за окно черную розу и заплакала тихо, горько и беспомощно. Видеть это было невыносимо, и как только мы опять очутились за городом, я самобичующе сказал, что она еще не представляет себе, какая я несусветная сволочь! Ирена перестала плакать и притаенно насторожилась.

- Ты думаешь, Волнушкина не права насчет того, что я самовлюбленный пижон? - спросил я. - Она пока что Волнухина,- напомнила Ирена.

- Черт с ней,- сказал я,- все равно она права.

- Предположим, хотя исповедоваться передо мной ты несколько запоздал. Не находишь? - Ирена смотрела на меня влажным раскосым взглядом, в котором таились ирония, растерянность и любопытство.- Что же за тобой водится?

- Все, что хочешь,- сказал я.- Уже в детприемниках я считал себя лучше всех. Вообще необыкновенным... Я как-то увидел над своей тенью золотой обруч вокруг головы. Это случилось летом, рано утром, когда нас гнали на речку купаться. Ни у кого такого обруча не виднелось, только у меня одного! - И что же?

- Лет до четырнадцати я считал это... вроде отметки на мне свыше, что ли. Может, поэтому я чаще других убегал на волю...

- А потом?

- А потом узнал, что такой солнечный нимб светится в росной траве над тенью каждого, но видится он только самому себе.

- Но ты поверил этому не до конца, да? И как теперь проявляет себя твой нимб?

- По-разному,- сказал я.- Ты знаешь, например, что я сделал сегодня, когда покупал тебе розы? Я нечаянно вступил в лужу, вытер ботинок новым носовым платком и отшвырнул платок в сторону. Вот так отшвырнул,- показал я, каким жестом это было сделано.- Но суть не в платке,- сказал я,- а в моем злорадстве оттого, что за него подрались две торговки.

- Понятно. Какие еще за тобой пижонские грехи? - внимательно спросила Ирена.

- Многое. Меня бесят маломерные пожилые пенсионеры с толстым низким задом в полинялых военных брюках. Мне они представляются олицетворением какого-то долголетнего незаконного благополучия!

Ирена отвернулась и стала глядеть в боковое окно.

- Ты своего отца отчетливо помнишь? - неожиданно и тихо спросила она.

- Нет, очень смутно,- сказал я.- А при чем здесь он?

- Не знаю...- неуверенно сказала она.- Но мне подумалось, надо ли винить всех его ровесников за то, что - они живы, а его нет? И почему я должна понимать это лучше тебя?.. Лучше моего вздорного и тщеславного Кержуна, автора морской повести, которая будет, видите ли, напечатана в декабре!.. Кстати, а как это ты смог попасть на корабль, заходящий в иностранные порты?

Мне сделалось тошно от этого вопроса, потому что я подумал почему-то о Волобуе.