Вот так мы теперь живем

При нашей встрече в Лондоне ты спросила, люблю ли я другую. Я не мог не ответить прямо. Однако по собственной воле я никогда не заговорил бы о моих изменившихся чувствах. С этой девушкой я познакомился уже после того, как принял решение разорвать нашу с тобой помолвку. Я разорвал ее не потому, что полюбил другую. У меня нет никаких оснований надеяться, что моя любовь к чему-нибудь приведет.

Я как мог честно изложил тебе все. Будь у меня способ возместить нанесенный ущерб или понести расплату – я бы это сделал. Но какое может быть возмещение или какую расплату ты в силах стребовать? Думаю, еще одна наша встреча ничего не даст. Если после этого письма ты все же захочешь меня видеть, я приду последний раз – потому что обещал.

Твой самый искренний друг

Пол Монтегю

Миссис Хартл, читая это письмо, разрывалась между противоречивыми желаниями. Все сказанное Полом соответствовало тому, что она сама написала на листке, который по-прежнему носила с собой. Эти слова, переписанные на почтовой бумаге, стали бы самым правильным и самым благородным ее ответом. Ей хотелось быть щедрой. В ней была естественная женская жертвенность. Однако не такую жертву она мечтала принести. Будь он нищ и разорен, она бы охотно разделила с ним свое достояние. Найди она его калекой, или слепым, или страдающим от тяжелой болезни, она бы неусыпно за ним ухаживала. Даже будь он опозорен, она бежала бы с ним в какую-нибудь далекую страну и простила ему любые прегрешения. Ни одна жертва не была бы для нее чрезмерной, знай она, что любима и что Пол ценит ее заботы. Но пожертвовать собой, навсегда устранившись из его жизни, было свыше ее сил. Какая женщина пойдет на такое самоотречение? Отказаться не только от любви, но и от гнева – это было чересчур! Мысль о кротости ей претила. Ее жизнь была не слишком благополучна, но она стала собой, потому что всегда стояла за себя. Неужто теперь она смирится и позволит себя растоптать? Неужто допустит, чтобы он, позабавившись с нею, упорхнул, как пчела, на другой цветок, бросив ее изувеченной и опаленной? Или она слабее даже английских девушек? Разве она всю жизнь не восставала против такой теории смиренной покорности? Миссис Хартл вытащила из бумажника и перечитала листок. В женственной мягкости этих слов было что-то очень притягательное.

Но нет, она его не отправит. Даже переписывать не станет. Так что миссис Хартл дала волю противоположному чувству. Она села за стол и молниеносно начертала следующее:

Пол Монтегю!

Я претерпела много обид, но эта последняя – самая из них непростительная – и самая немужественная. Свет еще не видел такого труса и лжеца. Несчастный, которого я застрелила, был пьян и действовал соответственно своей природе. Даже Карадок Хартл не замышлял такой гнусности. Что? Ты связал себя со мной самой торжественной клятвой, какая может соединить мужчину и женщину, а теперь, когда я отдала тебе всю мою жизнь, говоришь, что клятвы эти ничего не значат, поскольку не отвечают твоим воззрениям? Подумав, ты счел, что жена-американка устраивает тебя меньше какой-нибудь английской девушки, и потому твои клятвы ничего не значат! У меня нет брата, нет никакого мужчины рядом – иначе бы ты не отважился так поступить. Ты просто жалкий трус.