Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

На что только не способна любящая женщина! Матсон сделала всё, о чём просил её возлюбленный — выкрала в канцелярии школы чистый бланк и отпечатала на машинке требуемую справку, а также оформила ему бюллетень о пребывании на лечении в муромской больнице с 18 января по 19 марта 1939 года. Штампы и печати — всё было подлинным.

Беглый нарком воспрял духом.

И вдруг — неожиданный удар в спину!

Однажды, придя домой после хлопотного дня, проведённого в муторных хождениях по кабинетам закостенелых муромских бюрократов, он обнаруживает, что возлюбленной и след простыл. Всё указывало на следы поспешного бегства. Воспользовавшись его отсутствием, Матсон собрала ценные вещи и укатила на вокзал.

Куда она могла умчаться? Наверное, в Москву.

Успенский не ошибся. Вскоре от Мариски пришло письмо, в котором она сообщала, что не намерена с ним дальше жить и в Муром больше не вернётся.

Оскорблённый нарком берёт билет и, потеряв всякую бдительность, тоже едет в Москву. Встреча, бурная сцена с истерикой, слезами, валерьяновыми каплями.

Так и есть. Матсон испугалась насмерть, осознав, что она натворила. До неё только через несколько суток дошло, в какую историю она влипла. Дело даже не в фиктивной справке о несуществующем месте работы и не в фальшивом больничном листе. Оба эти документа она оформила не на фамилию Успенского, что было бы ещё полбеды, а на какого-то неведомого ей Шмашковского Ивана Лаврентьевича. Её прошиб холодный пот, когда она поняла, что под этой фамилией скрывается её возлюбленный Саша Успенский. Осознав, чем это ей грозит, Матсон в панике умчалась в Москву, чтобы больше никогда не возвращаться в Муром. Инстинкт самосохранения подсказывал ей: надо подальше держаться от этого страшного человека, с которым она ещё недавно связывала надежды на совместную семейную жизнь.

— Дура! Господи, какая я дура! — кричала она в истерике, обхватив голову руками и обливаясь слезами. — Поверила, что любит, что вернулся… Уходи! И не возвращайся никогда! Слышишь? Никогда!

Возлюбленный пытался воздействовать на обезумевшую женщину, но вскоре понял, что это бесполезно. Психологический надлом был слишком сильный. Потрясённая коварством Успенского и возможными последствиями своего необдуманного поступка, Матсон лишь повторяла одни и те же слова:

— Ты втянул меня в уголовщину. Уходи, я не хочу тебя видеть.

Она вытолкала его из квартиры.

Оказавшись на улице, Успенский задумался: что делать? Возвращаться в Муром? Там сразу обратят внимание на отсутствие жены.

Разумнее всего было бы зайти к кому-нибудь из старых сослуживцев — отдышаться, обдумать новую ситуацию. Перебирая в памяти московских друзей, остановился на Виноградове. У него уж точно пару-тройку дней можно перекантоваться.

Виноградов, увидев прежнего начальника, искренне обрадовался. Расположились на кухне. Подняв наполненные на три четверти большие граненые стаканы, громко, с размаха, чокнулись:

— За встречу!

Закуска была не ахти, не из лубянского спецраспределителя, и Успенский понял, что у друга проблемы. Виноградов тоже догадался, что Успенский не на коне.

После третьего стакана разговор на опасную тему перевёл гость.

— Выпустили вот… Из Бутырки…

Виноградов понимающе кивнул:

— Я догадался. Долго держали?

— Несколько месяцев, — не стал уточнять Успенский. — Дело прекращено. За отсутствием состава преступления…

Чокнулись за освобождение. Хозяин, не закусывая, налил по новой.

— А теперь за моё освобождение, — поднял он тост. — То же самое — за отсутствием состава…

— Сколько устанавливали невиновность? — спросил Успенский.

— Три с половиной месяца. А точнее — сто десять дней. Слушай-ка, а ведь меня о тебе расспрашивали, — вспомнил Виноградов. — Следователь долго не отставал: расскажи ему о связях с наркомом Украины Успенским.

Гость забеспокоился:

— А ты?

— Что знал, то и рассказал. Ты же не враг народа. Слава Богу, поняли, если отпустили. А как с женой? Её тоже выпустили?

— А что, её арестовали? — слова застряли в горле Успенского.

— А ты разве не знаешь? — приподнялся Виноградов. — Её держали у нас, на Лубянке. Это точно.

Успенскому стало дурно.

— Однако, ну и развезло тебя, — как сквозь сон доносились до него слова Виноградова. — Вот что значит отвыкнуть от этого дела. Ничего, скоро опять придёшь в норму… Давай-ка, братец, приляг маленько.

Хозяин уложил гостя на диванчике здесь же, в кухне.

Успенский не сомкнул глаз всю ночь. Мозг сверлила одна мысль: ищут, идут по следу.

Утром он не стал опохмеляться, решительно отстранил заботливо придвинутый хозяином знакомый со вчерашней пирушки граненый стакан, снова заполненный на три четверти. Пил только горячий чай. Виноградов опорожнил содержимое своего стакана.

— Ну, я пошёл, — сказал Виноградов. — Мне на службу пора. Оставайся до вечера, а потом продолжим.

Он кивнул в сторону початой бутылки.

— Тебе надо недельку пображничать. И отоспаться как следует, — посоветовал Виноградов тоном знатока. — Помогает после освобождения. По себе знаю.

— Нет, сейчас я, пожалуй, пойду, — решился гость. — Вечером встретимся.

— Насчёт жены узнавать? — догадался Виноградов.