Возлюби ближнего!

— А теперь, если располагаете временем, — обратилась к нам особенно тронутая скумбриевой речью симпатичная осьминогиха, — мы приглашаем вас проследовать за нами в главный залив. Там сегодня особенное торжество. После долгих и тяжелых экспериментов моему мужу удалась редчайшая операция. Он впервые в подводных условиях заменил старой морской ящерице обветшалый хвост хвостом погибшего, по собственной неосторожности, ее совсем юного племянника.

В морской ящерице я сразу же узнал ту самую особу, о которой вспоминал в начале повести.

На этот раз она так раздулась от распиравшего ее самоуважения, что выглядела еще глупее, чем прежде.

Надменно оглядев огромную толпу любопытных, ящерица торжественно и важно проползла мимо нас, даже не ответив на мое приветствие.

Надо сказать, что внимание собравшихся было сосредоточено на пружинившем, пышном, почти не ношенном ящеричном хвосте.

На осьминога, сотворившего это чудо, как это уже не раз случалось в нашем подводном мире, никто даже не взглянул. Судя по всему, его самого вся эта шумиха ничуть не интересовала. Он явно устал и теперь радовался, что может наконец вытянуть ноги и потолковать с женой о своих семейных делах. Иногда в их разговор вмешивалась зубатка, она восторгалась красотой пришитого хвоста, но сам осьминог, хотя и соглашался с высокой оценкой его работы, однако уверял, что можно было бы сделать еще красивее.

Хотя мне, как и скумбрии, был хорошо известен умственный потенциал ящерицы, мы все же были уверены, что в благодарность за все, что сделал для нее старый осьминог, она хотя бы обнимет его на прощание и пожмет ему хотя бы одну ногу. Но ничего этого не произошло.

Как ни в чем не бывало эта дуреха подползла к берегу и с ходу начала мутить воду со всей небывалой силой вновь обретенного хвоста. Уже все давно разошлись, а она, не обнаруживая признаков усталости, с упоением продолжала делать свое бесполезное дело.

Глядя на нее, старый осьминог беззлобно улыбнулся и, обращаясь ко мне, тихо спросил:

— Может быть, вы мне скажете, зачем ей, собственно, нужен новый хвост?

Но ни я, ни скумбрия на этот вопрос ответить не смогли.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Снова в путь. Скумбрия что-то путает. Я остаюсь один. О рыбах маленьких и добрых. Мой верный друг скумбрия.

Мой вторичный визит к Лиде Катушкиной смог состояться только через полтора месяца, когда, залечив рану, я уже был в состоянии совершить столь утомительное путешествие.

Всю дорогу меня развлекала скумбрия. Признаться, я не хотел брать ее с собой.

— Хватит, — говорил я ей. — Вы и так намучились со мной за время болезни. Посмотрите на себя, дорогая, от вас скоро один хвост останется.

Я нарочно стращал ее всякими рыбьими болезнями, уговаривая принять предложение донского рыбца и отправиться с ним в его родные азовские края.

Но с рыбцом она даже не хотела встречаться после того, как на очередных рыбьих плясках увидела его танцующим с вертлявой кефалью.

Следуя настоятельным советам скумбрии, мы по многу раз останавливались, и я глубоко вдыхал пропитанный солью воздух. А чтобы все-таки скорее добраться до цели, мы часто пересаживались с одной волны на другую.

Когда уже стала видна башня с надписью: «Воспрещается», а до затона оставалось совсем недалеко, скумбрия предложила мне обождать ее в старой, давно заброшенной бухте, а сама тем временем отправилась дальше, чтобы проверить, не устроили ли там акулы засаду.

Пока скумбрия ходила в разведку, я так волновался, что просто не находил себе места. Хотелось скорее увидеть, встретиться с моей чудесной аквалангисткой и объяснить ей причины моего опоздания.

После того как я увидел, до какого жалкого и унизительного состояния доведен мой отец, я еще больше оценил смелость и доброту спасшей меня от позорного плена Лиды Катушкиной. Я ругал себя, что в первый свой визит не смог выразить и тысячной доли тех чувств, которые питал к своей спасительнице.

Всему виной моя проклятая застенчивость и полная зависимость от переводчика-попугая. Ведь он чуть ли не каждую мою фразу сильно приправлял иронией и подлинный смысл искажал до неузнаваемости. На этот раз, вынужденный обходиться без переводчика, я надеялся, что с помощью перьев, чернил и пергамента выскажу Лиде Катушкиной все, что накопилось в моем дельфиньем сердце.

Из разведки скумбрия вернулась растерянной и явно огорченной.

— Акул там поблизости нет, — доложила она. — В затоне я тоже никого не видела… Встретила одних кефалей, но они разве что-нибудь скажут? Жмутся друг к дружке и молчат.

— А люди? Где же люди? — удивленно спросил я. — Уж Лида-то Катушкина должна там быть непременно!

Скумбрия грустно посмотрела на меня: еще слово — и расплачется.

— Нет… никого нет… Один только попугай…

— Попугай?..