Возлюби ближнего!

— Он самый, — вытирая глаза своим сухим хвостом, сказала скумбрия. — Я и сама удивилась, когда увидела его. Зря вы его оплакивали… Таким, как ваш Адвентист, ни фига не делается! — продолжала она свой рапорт. — Сидит себе на своей жердочке и притворяется, что никого не замечает. Я ему «здравствуйте» говорю, а он молчит, как будто и не видел меня никогда, и не знает. Тоже мне воображала! Я хоть и не очень крупная морская величина, но все-таки рыба. А он кто? По-пу-гай! Психованная птица! Лжеученый! Вот он кто!

Весь рассказ скумбрии мне казался неправдоподобным. Какого попугая она могла увидеть, если я сам ощупывал его бездыханный труп? И куда исчезла Лида Катушкина?

— Нет, на этот раз вы что-то здорово напутали, — сказал я, не на шутку встревоженный все-таки донесением скумбрии.

— Ну что ж, — обиженно фыркнула скумбрия. — Если не доверяете моим словам — можете убедиться сами. Путь безопасный, акул нет, — обойдетесь и без меня. А я тем временем займусь своими личными делами.

Все понятно. Сегодня донской рыбец собирается к своим родным берегам, и скумбрия обещала проводить его до ближайшего водоворота…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Бойтесь прогрессивных раков! Новости, которым сто лет. Я опоздал.

Скумбрия так долго ругала Адвентиста за его высокомерие, что я невольно подумал, до чего же ошибаются люди, считая рыбу немым существом. Ничего себе немая! Обладай человек более совершенным слухом, он вряд ли сочинил бы поговорку: нем, как рыба.

Молчат в море только медузы да тюлька. Уж на что раки — и те говорят.

Но лучше бы они молчали.

Почти у самого затона я встретил рака, с которым познакомился, когда впервые плыл на свидание с Лидой Катушкиной.

Даже меня, хорошо знающего рачьи темпы, удивило, что этот рак с тех пор почти не сдвинулся с места.

Увидя меня, рак приветливо помахал клешней.

— Есть новости, — многообещающе сказал он. — Самые свежие. Строго секретно. Если интересуетесь, то слушайте внимательно. Будем разговаривать на ходу. Сами понимаете, не такое сейчас время, чтобы стоять на месте. Двигаться!.. Во что бы то ни стало! Каждый час! Каждую минуту! Вот мой девиз!

Я проклял ту минуту, когда по своей извечной любознательности польстился на рачью информацию и взялся его сопровождать.

Какая же это была мука! Какое чудовищное испытание для моих и без того издерганных нервов!

Лучше бы он стоял всю жизнь на месте, чем так передвигаться!

Однако мой знакомый рак был очень знаменит и в своей среде пользовался большим почетом как прогрессивный рак.

— Обыкновенные вульгарные раки пятятся примерно со скоростью полтора метра в неделю, — продолжал он, — а что касается меня, то я, к вашему сведению, первый и пока единственный в мире рак, чей смелый почин еще не нашел повторения. Мне одному удалось поломать существующие с незапамятных времен традиции рачьего передвижения! Я пячусь — в три, а иногда, при благоприятных условиях, в четыре раза медленнее, чем обычные раки!

Рачье хвастовство смешило меня и раздражало.

Нептун мой! Какую же он молол чепуху! Этот «прогрессивный новатор» рассчитывал, например, удивить меня сообщениями о том, что какой-то англичанин (рак не помнил ни одной фамилии) изобрел паровой котел, что в России, в помещении дворянского собрания, состоялось первое выступление юного дирижера из Вены.

— А в Париже, — многозначительно прошептал рак, — один мальчик упал с Эйфелевой башни в проезжавший в это время по улице кондитерский фургон. Пострадали только находившиеся в фургоне пирожные. Что касается мальчика, то он в тот же вечер явился домой, жалуясь на расстройство желудка.

И все в таком же роде!

Самая свежая новость касалась торжественной коронации кронпринца Вильгельма, происходившей, как всем известно, семьдесят пять лет тому назад.

А я-то думал, узнаю что-нибудь действительно новое и интересное!

Я говорю так подробно об этом случае только потому, что он имел очень печальные для меня последствия.

Не потрать я столько времени на этого отставшего от жизни «прогрессивного» рака, я бы не допустил этой трагедии.

Теперь же, когда я добрался наконец до затона — Лиды уже не было. И вообще никого не было.

Единственный, кто оказался на своем прежнем месте, — был Адвентист.

Напрасно я заподозрил скумбрию во вранье. Адвентист, такой же задумчивый и гордый, красовался на своей акульей жердочке. Зря только моя милая скумбрия обвинила его в невежливости. Незабвенный попугай не мог ответить на ее приветствие. По той простой причине не мог, что на жердочке стояло его чучело.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Продолжение предыдущей.

Если бы не чучело Адвентиста, я бы, возможно, даже не узнал места, где еще недавно провел целый день в обществе Лиды Катушкиной.

Тихая, обжитая и уютная территория затона напоминала теперь полузатопленную баржу, сплошь заваленную досками, кирпичом, балками и бочками с известью.