Возмездие за безумие

– Брал у Игоря, думал, пригодятся. А тут вот такое дело… Отдал… А он… – Виктор тяжело опустился на тумбочку в конце коридора, пытаясь собрать мысли в кучу. Из-под неё тут же выскочил Флинт, скользнул под кровать жены. Виктор испуганно вздрогнул от резвости кота, посмотрел на Галю трезво и подумал: «Если правда то, что Иванова уже больше нет, то зачем же я ему деньги-то отдал; не отдавал бы, и никто про них не знал бы.., – Ухов сам поразился своей порочности и, тут же отрицая её, помотал головой, продолжая мыслить про себя, – А если это неправда, то…» То вообще фигня какая-то: Иванов – козёл. Продул такие деньжищи и звонил ему, Виктору, в четыре утра – спрашивал, что теперь делать. Ну, Витя его в сердцах и послал, – Я ему сказал, что проще себе яйца отрезать, чем такие деньги проиграть. Дурак он, Игорь.

От взгляда мужа прямо в упор, Галя передёрнулась: – Дурак – не то слово. Вот только тебе-то зачем звонил в четыре утра?

– Не знаю. От отчаяния.

– Идиот. Суд учтёт его глубокое раскаяние, когда будет принимать решение. Бедная Ленка. До последнего тянула с разводом, а теперь уж точно бросит твоего дружка. Можешь не сомневаться. – И Галя вытолкала ничего не соображающего Виктора за дверь. Полин уже ушла в школу, а Гале нужно было писать картину. Ухов побрёл к себе на диван, сел, стал набирать номер Ромы. Телефон был занят. Потом позвонил Иванову. Никто не ответил. Задумался. Почесал голову. Так, в полном беспорядке мыслей, Ухов просидел какое-то время, сожалея, что нет пива на опохмел; вчера в гараже выпили всё. Потом прошёл на кухню, долго пил из-под крана, снова вернулся в дырку в диване, почувствовал, как его мутит и кружится голова.

Очнулся Виктор только тогда, когда перед ним возникла жена. Галя зашла к нему так неслышно, что Ухову показалась видением. Он поднял на жену осоловелые глаза и тут понял, что всё, что сказал Рома, было правдой – по глазам Гали текли ручьём слёзы. В руках она держала трубку мобильника:

– Полин… только что… сказала… – дальше женщина говорить не могла и ушла к себе в комнату, не сдерживая рыданий. А Виктор? А Виктор вытянул ноги, откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. И в этот момент Ухову очень захотелось умереть, потому что он понял, что если бы он несколько часов назад вышел во двор, как это просил Иванов, а не послал друга далеко и надолго, разозлившись, что тот проиграл все деньги, Игорь был бы жив. Пьян в усмерть, но жив. А теперь его нет. И никого больше нет, кто мог бы заменить его, единственного друга, соседа, кума. Потеря оказалась для Ухова невыносимой. Наконец, Ухов осознал весь ужас произошедшего в полной мере. Нет больше единственного друга, соседа, кума. Потеря была невыносимой.

В этот же день Виктор, едва чувствуя ватные ноги, добрёл до спецполиклиники и упросил знакомого терапевта выписать ему сильное успокоительное. Другого способа отключиться от реальности и заглушить боль, не было. Сознание отказывалось признавать случившееся.

Глава 35. «Да, такого… уже никогда не будет»

Юле про смерть Иванова не говорили. Девушка была настолько слаба от приёма психотропных препаратов, что Галя, не зная, как дочь воспримет трагическую новость, решила не рисковать. Всё равно ничего бы это не поменяло, проститься с Игорем у дочери не получилось бы: с момента кражи денег Юля снова слегла, снова стала пить угнетающие психику лекарства, от которых постоянно спала. Видя её состояние, успокоилась на время и полиция с опросами, которые, до недавнего времени, действительно были чуть ли не ежедневными и изнуряли девушку. С Ромой Юля не виделась: утром мужчина уходил на работу, не разбудив, а когда возвращался, чаще всего поздно за полночь, она тоже уже спала. Такая форма существования устраивала, казалось, обоих. Изредка Юля звонила мужу на работу по городскому номеру. Если Рома был на месте и мог говорить, то он отвечал жене, справлялся о её здоровье, заранее зная, что ничего другого, кроме стонов и жалоб не услышит. Если Киселёва на месте не было, то звонить на мобильник Юля даже не пыталась. Зачем? Мешать? Просто услышать голос? Что это даст, кроме очередного понимания, что она для мужа – обуза. Как она стала обузой и для матери. Стоны и вздохи Гали, приходящей как патронажная сестра и пытающейся вести морально-нравственные беседы, не доходившие до убаюканного лекарствами сознания девушки, утомляли, как ничто другое.

– Если тебе трудно или некогда – не приходи, – каждый раз просила Юля.

– Мне трудно и некогда, но кроме меня сюда никто не придёт, – также каждый раз отвечала Галя, сжимая губы и стараясь не срываться, – Так что, молчи и лучше помогай мне.

– Как? – Юля действительно не знала, как и чем она может помочь.

– Выздоравливай скорее. Вставай на ноги. Что удумала? Разлеглась тут, расклеилась. Ведь было же всё хорошо.