Он надел мое старое пальто, про которое я уже забыл, и мы отправились в сторону Вислы.
— Так что ты делаешь в Кракове?
Поколебавшись, стоит ли вдаваться в подробности, я все же решил, что немного приободрить собеседника никогда не помешает.
— Это последний город в моем польском турне.
— Турне? — переспросил он невозмутимо, но я почувствовал, как у него забилось сердце.
— Книжка, которую ты пишешь, видимо, не такая уж бестолковая, — заметил я, пожав плечами.
— А с твоей как дела обстоят? — Мне явно не удалось вывести его из равновесия. — Ты тоже сейчас строчил что-то у себя в блокноте.
— Для ответа нам понадобился бы еще и третий.
— Сколько же нас всего?..
Когда мы проходили мимо книжного магазина «Локатор», порыв ветра, налетевший со стороны реки, приподнял полы наших пальто. День был ясный, дома и деревья отбрасывали четкие тени, но в воздухе уже стоял холод. Достав из кармана носовой платок, я громко высморкался, а мой собеседник еще и откашлялся.
— Просто чтобы не было путаницы: так кто же из нас двоих это себе воображает? — уточнил я, когда мы спустились на пешеходную набережную.
— Мне казалось, что я, но я бы себе не очень доверял.
Мне было интересно, о чем же он хочет со мной поговорить, и я немало удивился, когда он, помолчав, спросил:
— Ты помнишь, как дедушка рассказывал о Висле?
— Дедушка когда-то рассказывал о Висле? — я посмотрел на него с недоумением.
— Ну конечно. А ты забыл? Очень странно, потому что я об этом часто думаю. Ты же помнишь, что он любил
— Наверное, ты прав, — согласился я, потому что у меня в голове тоже вдруг зазвучал дедушкин голос.
— Значит, ты уже и не вспоминаешь о дедушке? — спросил он с упреком.
Что я мог ему ответить? Что одни потери часто заслоняют другие? Что и бабушки уже нет в живых? Что он выглядит счастливее меня, хотя пальто на мне явно поприличнее?
Да и неправда это, что я не вспоминаю о дедушке, — вот разве что про Вислу забыл. И я ответил:
— Иногда, конечно, вспоминаю… иногда вспоминаю.
— Жалко, что когда он рассказывал о Висле, я мог только рисовать ее в своем воображении, — посетовал он. — А теперь мы тут оба прогуливаемся, над нашими головами кружат чайки, и мы видим, какая широкая здесь Висла, но уже не можем ему об этом сказать.
— А вот представь: один из нас прямо сейчас достает из кармана телефон, и мы звоним дедушке и говорим, что как раз идем вдоль Вислы.
— Он бы сидел в большой комнате и позвал бабушку: «Итушка, звонит Яник, говорит, что как раз идет вдоль Вислы, хочешь тоже послушать?»
— В трубке издалека раздалось бы: «Уже бегу».
Я ненадолго сбился, кто из нас что говорит. Но он тут же продолжил:
— Я часто думаю о дедушке, когда бреюсь. «Помни, что в бритье главное — область кадыка», — говорил он.
— Да, я тоже это запомнил, — кивнул я. — А вот расческой я до сих пор так и не обзавелся, хотя он-то пользовался ею всякий раз перед выходом на улицу. Представь себе: мне уже тридцать шесть, а у меня ни разу в жизни не было своей расчески.
— Он всегда носил ее в заднем кармане и причесывался даже перед тем, как везти домой по городу тележку со скошенной травой. Дед не мог показаться на людях в неопрятном виде, — продолжал он наши воспоминания, а мимо нас тем временем проносились бегуны в леггинсах и с наушниками в ушах.
— Да, надо бы мне купить расческу — хотя бы для того, чтобы ощутить перед зеркалом то же, что ощущал дедушка, совершая те же движения, — заключил я, решив сделать это при первой же возможности.
— А я иногда причесываю Нину, — признался он. — Это для меня очень личный момент, но с тобой-то я, наверное, могу поделиться. Я сажусь на кровать за ее спиной и перед сном расчесываю ее длинные золотые пряди. А если случайно выдергиваю волосок, то наматываю его себе на палец. Она свои выпавшие волосы выбрасывает в мусорное ведро, но я на такое не способен.
— Порой меня пугает, насколько сильно ты ее любишь.
Он испытующе глянул на меня, и я подумал, что лучше бы мне помалкивать. Впрочем, он был по обыкновению с головой погружен в собственный мир.
— А чего еще ты от меня ожидал? В жизни не так уж много возможностей для самореализации, и это одна из них. Моя жизнь в Кракове примитивна до совершенства: до обеда я пишу, а после обеда люблю Нину. Больше мне ничего и не надо.
Что я мог ему на это ответить?
— Говорят, всегда нужно иметь какой-то план Б.
— Ты о чем вообще? — спросил он, взглянув на меня. — У меня даже плана А нет. Я просто пытаюсь жить так, чтобы, скажем, дедушке не было за меня стыдно.
А потом, помолчав, добавил для ясности:
— Ты разве не помнишь, как они с бабушкой любили друг друга даже спустя полвека?