Возможности любовного романа o

Это было всего лишь мимолетное мгновенье. Они выбежали с боковой тропинки – мальчишка и девчонка, оба в спортивной одежде, с громоздкими телефонами, пристегнутыми к худеньким рукам, – и девочка без сил опустилась на землю. Она лежала там, посреди дороги, согретой солнцем, на которой с минуты на минуту могла появиться машина; лежала под лазурным небом, раскинув руки, и ее грудь вздымалась часто-часто. Им было лет по тринадцать-четырнадцать, оба еще дети; он вьетнамец, она чешка, наверное, одноклассники из гимназии, сбежавшие на свидание, если это уже можно так называть. Я улыбнулся ему (мы с Ниной тоже так бегали когда-то), а потом мы оба огляделись по сторонам, проверяя, не едет ли машина, проверяя, не угрожает ли опасность девичьей усталой отрешенности. Мы с Ниной тоже так бегали когда-то: добравшись до финиша, я каждый раз хотел сжать ее в своих объятиях и ощутить собственной кожей жар ее тела, но Нине это не нравилось, даже претило – ей нужно было отдышаться, принять душ, и только потом она приходила ко мне, как кошка с вылизанной шерстью. Это было всего лишь мимолетное мгновенье, но я еще несколько раз на них оглянулся: они смотрели друг на друга со счастливой улыбкой, которая знакома только бегунам, достигшим финиша, и тем, у кого еще все впереди. кафе-бар “Афера”

Была пятница, пятое июня 2015 года, первая половина дня. У меня зазвонил телефон, и, взяв трубку, я услышал: “Это Милан Кундера”.

Звонок застал меня в двухуровневой квартире, расположенной где-то на границе двух пражских районов, Винограды и Вршовице, и тоже служившей Нине временным убежищем, как и то гнездо, где я нашел ее в начале года. Квартира была без ремонта, но светлая, просторная и в хорошем месте. Правда, столь же необустроенная: Нина обзавелась только напольной вешалкой и креслом, а наверху в одной из ниш лежал тот самый матрас с разостланной постелью, из которой мы только что выбрались, и вокруг него валялись книги и свечи. Посреди комнаты распластался серый коврик для йоги, на котором моя любимая как раз занималась растяжкой.

Вскоре после выходных, проведенных в южночешской вилле, мы с Ниной снова сошлись. Один день в месяц перерос в выходной, выходной – в неделю, а потом продолжать игру действительно потеряло всякий смысл. Мы скомкали глупый договор о порядке общения между влюбленными и как ни в чем не бывало вернулись друг к другу. Похоже, что дом нашей любви никто не успел разграбить, ветер не хлопал там ставнями, а в рамах все стекла были целы. Мы отперли дверь и зашли внутрь, словно вернувшись из несколько затянувшегося отпуска, который мы провели отдельно друг от друга. В кухне обнаружился пустой холодильник, в ванной – две чешуйницы, но достаточно было распахнуть окна в сад и включить музыку, чтобы все стало как прежде.

Или почти как прежде. Когда сохраняешь старый файл в новой версии программы, в диалоговом окне высвечивается уведомление, что произойдет “незначительная потеря точности”. Вам ничего не остается, кроме как принять это к сведению. Мы переключились на новые, слегка актуализированные версии самих себя и признали эту потерю – не столько точности, сколько невинности: теперь мы по крайней мере понимали, что способны друг с другом расстаться.

С тех пор как мы снова сошлись, мы прилежно курсировали между Прагой и Брно, но в последние недели все больше времени проводили в Праге, главным образом потому, что приближался съезд писателей, первый в истории современной Чехии. Мы устраивали его вместе с коллегами из Ассоциации писателей, а Нина нам помогала. Впервые в жизни мы с Ниной занимались чем-то, что было направлено вовне. Я делегировал ей разные технические вопросы, а сам в один из вечеров с особым удовольствием написал письмо Милану Кундере, где спрашивал, не сможет ли он приехать. Пока я составлял это послание, у меня в памяти всплывали не столько тексты из “Магазин литтерер” с их немного карикатурной правкой, сколько кундеровские эссе, вызывавшие у меня восхищение. Я был по-прежнему убежден, что там его личность отразилась лучше, чем в чужих статьях, и лучше, чем в его редактуре.

И вот теперь Кундера звонил мне. Я с ним никогда прежде не разговаривал и, взяв трубку, понял, что, кажется, даже не слышал ни разу его голос. Как такое возможно? Ему удалось настолько вычистить себя из публичного пространства, что и голос его стал неузнаваем? Точнее, меня удивило, что его голос никак не соотносился с привычной интонацией его текстов. Казалось, что звонит не Милан Кундера из Парижа, а какой-нибудь дядюшка из Южной Моравии.

В какой-то момент он сказал:

– Я вас поддерживаю, но приехать не могу: вы же знаете, что тут поднимется.

– Знаю, – согласился я. – Если бы вы приехали, то съезд писателей можно было бы отменять, потому что все только бы и делали, что обсуждали ваше участие. Мы написали речи, но кто бы стал их слушать?