Возможности любовного романа o

“Так как это – жить вместе?” – спрашивал я себя, непроизвольно теребя в руке оторвавшийся помпон. Через пару недель мы едем домой на Рождество. А что потом? Наверное, снова будем мотаться из Брно в Оломоуц и обратно, по крайней мере до тех пор, пока Нина не закончит бакалавриат.

Нам нравилось засыпать вместе, хотя теперь наши объятия были не такими тесными, как в первый год, когда мы постоянно ютились на односпальной кровати. Теперь кровать уже была двуспальной, и Нина, лежа рядом, нередко поворачивалась ко мне спиной. Она говорила, что ей необходимо личное пространство. Как это часто случается у пар, пространство незаметно стало в наших отношениях лейтмотивом, но было трудно понять: подобные ночные маневры – это начало какого-то процесса или признак того, что уже подспудно происходит. Порой я испытывал досаду от того, что Нина ночью от меня отворачивается, мечтал, чтобы она вновь, притулившись рядом, засыпала у меня на плече, хотел до последней секунды чувствовать округлую мягкость ее груди, слышать ее отрывистое дыхание, которое всегда было мельче и чаще моего. Помимо пространства, мы еще иногда обсуждали, кто из нас засыпает первым и что это может означать. Если я ощущал присутствие Нины так, как мне нравилось, то забывался сном раньше нее, и тогда уже Нина жаловалась, что я каждую ночь покидаю ее в самый неподходящий момент. В общем, именно перед сном мы как бы нуждались друг в друге не просто как в партнере, но еще и как в родителе, в том, кто никогда не отворачивается, кто бодрствует, держит за руку и никуда не уходит.

Вдобавок ко всему несколько дней назад произошла одна странность, странная своей глупостью. Нина ни с того ни с сего посетовала, что я не опускаю стульчак. Легко дорисовать последовавший за этим обмен мнениями между представителями разных полов. Мы вели этот спор, явно потешаясь над тем, что на наших глазах разыгрывается расхожая сцена из комедийного шоу, но внутри недоумевая, почему мы все-таки обсуждаем подобные пустяки. Мелочность не была свойственна Нине, но сейчас все шло к тому, что стульчак должен быть постоянно опущен, – или же отношения между нами никогда больше не будут прежними.

Я уже потихоньку собирался уходить, как вдруг появилась Нина, словно отвечая на мои мысли.

– Ты уже все допил? – спросила она, заглянув в мою чашку. – Я тоже глотну кофе по-быстрому, ладно?

– Да мы никуда и не торопимся, – ответил я.

– Ты прочитал мое сообщение?

Я достал из сумки мобильник и коснулся иконки с конвертом. Я тут узнала, что это не горностай, а домашний хорек. Ты еще в Массолите? – писала мне Нина полчаса назад.

Я сходил за лунго для Нины и заодно взял десерт. Вернувшись, я заметил, что атмосфера за испанским столиком изменилась. Легкую нервозность могла спровоцировать разве что травма Лионеля Месси на тренировке перед матчем – или присутствие Нины.

– Хорек, значит? – спросил я, поставив перед ней чашку кофе. – Будешь чизкейк?

– Можем напополам, – ответила Нина. – Да, представь себе, это хорек. Я искала, когда у них открыто, и заодно решила посмотреть, что пишут о нашей даме в “Википедии”. Так вот, горностай на самом деле поменьше, его нельзя приручить, и зоологи говорят, что это именно домашний хорек.

– Значит, “Дама с хорьком”? – фыркнул я. – Звучит так, будто у нее кашель.

– В смысле “Дама с отхаркивающим”? – засмеялась Нина. – Если так, мне уже расхотелось на нее смотреть. Но этот горностай – или хорек – все равно очень милый. Похоже, что Леонардо возился с ним дольше, чем с дамой.

В доказательство Нина достала из сумки ноутбук.

– Видишь, какая у него мордочка, какая мускулистая передняя лапа? А еще этот зверек кажется живым, не то что сама дама.

– Прямо как настоящий, – согласился я и передвинул увеличенное изображение немного вверх. – Но если горностай на самом деле хорек, то надо раскрыть всю правду целиком: никакая это не дама, по крайней мере с современной точки зрения. Ты только посмотри на нее: сколько ей лет? Двадцать? Обыкновенная ренессансная цыпочка. В общем, “Цыпочка с отхаркивающим”, – подытожил я, отделив кусочек чизкейка. – Ну мы и поколение! Картина висит от нас в пятистах метрах, а мы разглядываем ее на ноутбуке.

– Мне здесь хорошо, мне тут нравится.

– Так и мне тоже. Ты, наверное, еще не читала Вальтера Беньямина?

– Я пока буду есть чизкейк, а ты меня, как обычно, просветишь.

– Отлично! Очень мило с твоей стороны дать мне шанс. Тогда слушай, детка: Беньямин утверждал, что статус художественного произведения меняется при его репродукции. Он исходил из того, что оригинал обладает особой аурой, которая исчезает в эпоху, когда все можно воспроизвести и размножить, словно на конвейере. Беньямин как раз приводил в пример картину Леонардо, правда не “Даму с горностаем” на экране ноутбука, а репродукцию “Моны Лизы”, висящую на стене в чьей-то гостиной.

– Да, любопытно, – отозвалась Нина и опрокинула в себя остаток кофе. – Значит, нам надо ее увидеть только для того, чтобы почувствовать ее ауру?

– Именно!