Возвращение Амура

Муравьев потрясал руками; обычно красноватое, лицо его побагровело, кудрявые волосы растрепались и потными прядями прилипли ко лбу. Все присутствовавшие бестелесно расползлись по углам и словно уменьшились в размерах. Но, как ни странно, чем больше генерал распалялся и кричал, тем спокойнее становился его мелкий подчиненный. Он слушал, глядя исподлобья, а когда Муравьев выкрикнул про каторгу и на мгновение замолчал, чтобы передохнуть, криво усмехнулся и негромко сказал:

– Смею заметить, что Крюковы на каторге не бывали, а вот Муравьевы были. А один – даже и на виселице. – Повернулся и вышел.

Все остолбенели, а генерал так и остался с раскрытым ртом, не успев начать новую яростную тираду. Пауза длилась несколько секунд. Затем Муравьев обвел кабинет безумным взглядом, отчего свидетели этой сцены постарались сделаться еще меньше, и выскочил вон.

Екатерина Николаевна была в соседней с кабинетом комнате и слышала все от слова до слова. Чисто по-женски она догадалась, что Николай Николаевич попал в скверную историю: виноватый человек не станет так себя вести и так говорить, как повел себя и говорил Артемий Матвеевич. Она стояла у раскрытого на улицу окна и видела со второго этажа, как Крюков выскочил из дома и выбежал на дорогу. В это время за ее спиной хлопнула дверь, и зазвенело стекло: муж наливал воду в стакан из кувшина, стоявшего на столике в углу. Видимо, рука его дрожала от возбуждения.

– Николя, подойди и посмотри, – сказала она, не оборачиваясь.

Он глотнул воды и подошел со стаканом в руке. И увидел, как Крюков с криком: «Я опозорен!» – швырнул в пыль дороги форменную треугольную шляпу, выхватил из ножен шпагу, полагавшуюся ему по чину, сломал ее и отправил обломки следом за шляпой. После чего повернулся и зашагал к Ангаре.

– Николя, преступники так не поступают. Он оклеветан. Ты должен его вернуть и извиниться, – сказала Катрин.

Николай Николаевич яростно дернулся, но встретился с женой глазами – она выдержала давление его бешеного взгляда – и отступил.

Он вернулся в кабинет и приказал дежурному жандарму доставить ему Крюкова со всем видимым уважением. Едва тот показался в дверях, генерал бросился к нему, обнял за плечи и проникновенно сказал:

– Простите меня, Артемий Матвеевич, я поверил навету. Так говорить, как сказали вы, может только честный человек и истинный гражданин своего Отечества.

Облобызал чиновника, и оба прослезились, не обращая внимания на вновь остолбеневших присутствующих.

Вскоре все заметили, что Николай Николаевич заметно охладел к одному из своих любимцев, Антону Осиповичу Стадлеру.

…– А вы знаете, мои милые девочки, – светло улыбнулась Мария Николаевна, – мы часто сами не знаем, за что любим своих мужчин. Вот вы, Катрин, назвали Сергея Григорьевича мучеником, героем. Наверное, он так и выглядит, хотя, по мне, он просто – человек чести. Как и ваш Николай Николаевич. Они все такие – люди чести. Из-за нее они становятся мучениками и героями, а вовсе не из-за народа. Народ-то декабристов не поддержал…

– В таком случае он ничего не понимает, этот народ! – заявила вдруг Екатерина Николаевна. – Ни заботы о нем, ни литературы, ни той же музыки…

– Ты не права, Катрин, – возразила Элиза. – Я проехала почти всю Сибирь с концертами, я играла и для простого народа. Видела бы ты лица этих людей, когда они слушали музыку! Чистые, одухотворенные! Они живут не расчетом, как мы в Европе, а душой, сердцем, и они всё понимают. Всё!

Они разговаривали, забыв про детей, а те сидели, обнявшись, в одном кресле и слушали, затаив дыхание. Через тридцать пять лет товарищ министра просвещения России князь Михаил Сергеевич Волконский расскажет об этом эпизоде Ивану Барсукову, первому биографу Николая Николаевича, но тот не придаст ему особого значения.

4

Настороженные и молчаливые, они стояли против конторы рудника – мужчины и женщины, вооруженные кирками, ломами, лопатами, и среди них – несколько подростков, мальчишек и девчонок, с палками в руках.

Чуть в отдалении от бунтовщиков переминалась группа каторжан – все в одинаковой серой грубой одежде. У каторжанок на руках были легкие кандалы, соединенные цепью, достаточно длинной, чтобы не мешала работать; у каторжан, кроме того, к одной ноге приковано небольшое ядро, которое на время работы подвязывалось ремешком к поясу.

Редкая цепь солдат, надзирателей и служащих горного управления – маркшейдеров, инженеров, чиновников, – полукругом охватывающая контору, вооружена ружьями. У солдат примкнуты штыки. За их спинами, на крыльце конторы, управляющий, худой, аскетичный человек в мундире горного ведомства, вытащил карманные часы на цепочке, посмотрел на них и явно не в первый раз закричал с надрывом, обращаясь к толпе старообрядцев:

– Я еще раз предлагаю спокойно вернуться в свои дома, а завтра приступить к работе. Своим неповиновением власти вы только усугубляете положение. Не заставляйте нас применять оружие.

По толпе прокатилось глухое ворчание.